Все равно ненавижу эту работу.
Я говорю, что мне плевать на мнения людей, но это ложь. И вам бы тоже не было пофиг, если бы все вокруг считали вас бомбой замедленного действия. Пошла всего вторая неделя сентября, а половина учителей, вероятно, отсчитывают минуты до того момента, когда я «взорвусь» и всех поубиваю. Так и представляю свой портрет в альбоме выпускников с подписью: «Деклан Мерфи: будущий уголовник». Это было бы смешно, если бы не было так печально.
Я снова перечитываю письмо. Каждое его слово пронизано болью. Той болью, которая побуждает писать письма тем, кто никогда их не прочтет. Той болью, в которой ты одинок. Той болью, которую, ты уверен, никто и никогда еще не ощущал.
Мой взгляд задерживается на последних строчках:
«Перед глазами стоит лицо девочки. Ее настоящее рушится, и она это понимает. Ее матери больше нет, и она это понимает. Я вижу на этом снимке агонию. И каждый раз, глядя на него, я думаю: “Я знаю, что она чувствует”».
Не задумываясь о том, что делаю, я выуживаю из кармана карандаш. И прямо под написанными дрожащей девичьей рукой буквами добавляю всего лишь два слова.
Я ТОЖЕ.
Слова подрагивают, и от разбушевавшихся чувств я не сразу осознаю, что дрожит не бумага, а моя рука. Незнакомый почерк буквально жжет глаза. Кто-то прочитал мое письмо.
Кто-то прочитал мое письмо.
Я оглядываюсь, будто это произошло только что, но на кладбище пусто. Сейчас утро четверга, а я не была здесь со вторника. Это чудо, что письмо осталось на своем месте. Чаще всего мои конверты исчезают – их или сдувает ветром, или утаскивают животные. Хотя, скорее всего, их убирают работники кладбища.
Но письмо не просто лежит на месте. Кто-то пожелал на него ответить.
Лист все еще дрожит в моей руке. Я не могу… Это… Что… кто… как… Мне хочется кричать. Я даже не могу сформулировать свои мысли. Меня сжигает злость. Письмо было личным. Личным. Моим и маминым.
Наверное, это парень. Края листа заляпаны грязными отпечатками, и почерк размашистый. Какая заносчивость – вот так запросто влезть в чужое горе и заявить, что ты понимаешь! Мама говорила: слова несут в себе часть души того, кто их написал, и я почти ощущаю его чувства – выплескивающиеся со страницы.
«Я тоже».
Нет, он ошибается. Он ничего не понимает.
Я буду жаловаться. Это недопустимо. Это же кладбище. Люди приходят сюда погоревать в одиночестве. Это мое место. Мое. Не его.