Свежий снег и кони в искрах от мороза…
В интернате, ах, простите, – в Интернете,
Мы в корзине, ах, простите, – в паутине.
Лихо бэтмены лихачат в Литсовете.
Новый Pushking не замечен по причине –
Старый Пушкин не прочитан хорошо…
Лихо бэтмены строчат и заполняют
Разудало паутинный мир томами.
Новый Pushking снова старого читает,
Озабоченный строкою и долгами,
Ощущая лишь беспомощность свою…
С каждой книгой он все меньше понимает,
С каждым долгом все стареет и мудреет.
С каждой подлостью все больше прозревает,
Но однажды вдруг прозреет и созреет:
Мудрость мира – есть безумие его…
Столько сгибло поэтов на поле, что ликуй, воронье, и пируй!
Испражняйся стихами на воле. А не можешь – у мертвых воруй.
Благо много они написали, не успев напечатать, издать.
Кто-то лучше напишет? Едва ли! Это ж надо сперва прочитать…
Так случиться должно было, верно, я и здесь отступать не привык:
Истощился еврей беспримерно, русский свой забывает язык,
Что-то каркают вороны в Webе, а в журналах сороки трещат.
Я слабею! Пикируют с неба воронята и тьмы сорочат…
Будет холодно, голодно, худо. Отвернутся (подумать!) враги.
Ни в какое не верю я чудо, но взываю тебе – помоги!
Помоги мне собрать свою волю, помоги мне окрепнуть душой.
Я – последний монгол в диком поле, со своей закаленной строкой.
Чуткой мыслью Орда одарила, а затем одарила Москва:
Вместо скучно-незвучного била колокольные дала слова.
И отправила в поле людское, наказав: сохрани, сбереги!
Все кружит воронье. И с мольбою обращаюсь тебе – помоги.
Александру Александрову,
поэту и боевому офицеру из довоенного Цугола
Помните хозяйственную сетку, наш советский полный соцпакет?
В ней несли соседи и соседки: соль, муку, картошку, cabernet,
Книги и капусту, баклажаны, валенки, стиральный порошок.
Сетка, незаметная в кармане, а вмещала, чуть ли не с мешок.
Нынче в сеть вмещается планета, вся земля – китайский огород.
На просторах славных Интернета облегчён от тяжестей народ:
Долга, чести, родины, заботы… Раздробилась жизнь на много тем.
У кого-то вовсе нет работы, у кого-то – совести совсем…
Раз свобода, значит, окна в клетку: думал, озирая я Москву.
Вспоминал хозяйственную сетку, и увидел сетку наяву:
У метро «Охотный ряд», где пиво и галдят на разных языках,
Шел старик. Степенно, терпеливо нес он сетку в старческих руках.