– Ирка, я – лошара.
– Да? – скептически уточнила она. – И давно ты об этом узнала?
– Сегодня.
Я замолчала. Ира тоже не спешила с вопросами. А я никак не могла разобраться с нахлынувшими эмоциями. Пока я решала, с чего начать, Ира любезно принесла мне халат.
– Накинь, а то смотреть страшно.
Тоже мне подружка. Смотреть, видите ли, страшно. Но, если честно, она права.
– Переспала? – строго спросила Ира.
– Нет.
– Издеваешься?
– Нет!
– Сивкова, моё терпенье не резиновое! – начала закипать Ирка.
– Ир, ну правда, не спала, – зашмыгала носом я. – Что он теперь обо мне подумает?
Окончательно расклеившись, я заревела. Ирка сразу смекнула, что дело – дрянь.
– Эй, ну не плачь, а? – попробовала утешить меня подруга и погладила по руке. – Ну, кто что должен подумать?
– Он, – я пихнула ей визитку. – Что я – шлюха.
Услышав последнюю реплику, Ирка фыркнула. Посмотрев на визитку, не поверила:
– Экстрасенс?
– Угу.
– Александр.
– Да.
– Шарлатан, – подытожила Ирка. – А почему шлюха?
– А ты не видишь? – я страдальчески показала на свою одежду. Просто злой рок какой-то: вчера – пальто и туфли новые, сегодня – блузка с бельём… Сама виновата. – Ир, я притягиваю неприятности! – пожаловалась я.
– Просто иногда надо мозги включать, – сердито заметила подруга. Потом задумалась и спросила: – А чего соскочила-то?
– Убили там. Девушку какую-то.
Снова тишина. Только всхлипывания мои да звон бокалов с недопитым чаем, которые Ирка безжалостно сослала в раковину. Их место заняли стопки и непочатая бутылка бруньки.
– Мы ж вроде вчера почти всё выпили, – переключилась я, постепенно успокаиваясь. Чего теперь реветь-то? Что сделано, то сделано. А самогон Иркиной бабули лучше любой микстуры раны душевные зализывает. Поэтому один только вид запотевшей бутылки с красной жидкостью (брунька настаивается на калине) срабатывает успокаивающе.
– Всё да не всё, – передразнила Ирка. – С тобой годовой запас самогона нужен. Ну, что молчишь? Выкладывай!
Я улыбнулась, счастливая от того, что в моей непутёвой жизни есть такая вот Ирка. Мы чокнулись, выпили, и я, морщась, заявила:
– Ирка, я тебя люблю!
Зима, двадцать четыре года назад.
Вьюжила метель, злилась. Не хотела, чтобы Николашка на свет рождался. Да только Ольге не до ворчаний её было – боль так и рвёт изнутри, кровушка по сосудам мается, в ткани изливается и на стол акушерский убегает. Где же она, головка-то? Уж нет сил больше, пора бы… Санитарка по взмокшим волосам гладит иногда урывками – сочувствует. Лучше б воды дала.