Бабушка некоторое время молчит, смотрит в окно, потом машет рукой и сама возвращает разговор в прежнее русло:
– После гражданской войны мы с ним вместе попали в Ленинград и работали там. Во время блокады я оставляла его дома, а сама ходила помогать в госпиталь: я окончила когда-то медицинские курсы. Может быть, это меня и спасло – у меня в кармане всегда был то сухарик, то кусочек хлеба или сахару. Я добывала съестное и приносила домой хоть что-то, чтобы его подкормить. Он сразу ослабел, как только началась блокада. Полные люди плохо переносят лишения. Он просто лежал и ждал, когда я вернусь, – даже по квартире передвигаться не было сил. Один раз я пришла домой, подхожу к кровати – а он уже не дышит… Не дождался… Может быть, я выжила еще и потому, что была всю жизнь худая, жилистая…
– Расскажи, как вас вывезли, – просит Костя.
Он присаживается рядом с Таней, уютно обнимает за плечи, и оба чувствуют себя так, будто становятся участниками событий.
– Это было уже в конце блокады – нас вывезли в Ярославль. Но перед тем, как нас вывезли, я совсем плохая была – тоже лежала, двигаться почти не могла… – Маргарита Петровна качает головой и проводит рукой по глазам, но слез в них нет – просто старческие грустные глаза, которые всматриваются сейчас в прошлое. – Боже мой, боже мой! Сколько пережили… И вдруг неожиданно приехал Николай Семенович – пробрался каким-то чудом в Ленинград в командировку, привез шоколад, витамины. Если бы не это, я бы тоже, наверное, погибла. Я ведь потом долго находилась в госпитале в Ярославле, Майя Михайловна меня нашла и привезла в Москву. Видишь, какие суставы? – Маргарита Петровна кладет руку на стол и показывает пальцы: – Это последствия блокады: сустав в сустав не входит.
Таня видит, как у бабушки одна фаланга пальца свободно отходит от другой, а рука – желтая, перевитая синими венами, скрюченная, как старая, высохшая ветка.
– Вот какие руки, Танечка, – Маргарита Петровна смеется своим мелким сухим смехом. – Боже мой, боже мой! Я так устала жить уже, – глаза бабушки тускнеют, – я прожила такую долгую-долгую жизнь и столько всего видела… – Она качает головой из стороны в сторону и словно уходит в себя. Потом опять поднимает глаза на Таню и продолжает: – Во время блокады умерла и моя родная сестра. А две другие погибли до того в Киеве в Бабьем Яру: собрали вещи – и сами пошли в Бабий Яр.