А здесь меня привлекли низкие мягкие лежанки с упругими плотными подушками, чтобы удобно было подложить под локоть, десятки милых фарфоровых статуэток на полках за стеклом, вязанные коврики на полу и кружевные салфеточки на всем подряд. Пахло, правда, сладко, с примесью табака. Но это и неудивительно: еще совсем недавно здесь кто-то курил — окурок в мундштуке еще дымился — и пил крепкий ароматный чай. Но, видимо, происшествие вынудило хозяйку — мужчину в такой обстановке было сложно представить — собраться и выйти.
Может, я и зашла на чужую территорию, но надо же где-то спасаться. К тому же я трезво оценивала свои шансы: это не горы, а я не в экипировке и совсем одна. Ножом я управляться умела, по шее в крайнем случае человеку дать тоже, но никогда не охотилась, разве что на мясо во время распродажи. Незнакомое здание, непонятные события и тем более странное свечение в груди никуда не делось — это не самые благоприятные условия для самодеятельности. Я покосилась на все еще теплый чай: тот, кто вышел, вернется. Да и сидеть на мягкой кушетке, подобрав под себя ноги, комфортнее.
— Чужачка… Ишь ты, задницу усадила, все помяла, ноги не мыла, а на лежанку с ногами влезла! Ноги эти да повыдергать! — услышала я какой-то писк и только чудом удержала себя, чтобы не дернуться, потому что сразу первому писку ответил второй:
— Чего пыжишься, пустая она, не видно, что ли. Зря только бормочешь
— Чего пустая? Светится что, кажись, — настоял на своем первый. Я почему-то подумала про то самое, что в моей груди, что Абель так и не смог забрать или потушить.
— Когда кажется, хвост свой жуй! — наставительно посоветовал второй голос. — Хозяева очередной выводок небось хотят создать, вот и тащат в Светлый дом всякую гадость!
«Я бы попросила не выражаться! Гадость, видите ли», — у меня от раздражения внутри все закрутило. Да как эти писклявые смели?! Но вид жуткого глаза и голой птицы заставил меня быть осторожной, чтобы увидеть говоривших я с самым спокойным и невинным видом, как будто хотела рассмотреть какие-то фигурки ближе, повернулась на звук.
На одной из полок сидели два крупных хомячка, одетые в фартучки, на ногах сапожки, а длинный хвост заканчивался колечком, уши были хомячьи, но мордочки — более плоские, не совсем звериные.
— Она страшная для выводка, волос темный, пятна на лице, паршивая небось, — раскрыл ротик один из хомяков и прямо в лицо это сказал. На себя бы посмотрел! Я засопела, но не обижаться же всерьез на слова хвостатого куска меха.