Когда приходит узнавание, снова появляется мысль незаметно
испариться. Наша последняя встреча слишком хорошо отпечаталась в
памяти, чтобы у меня осталось желание пересекаться с Волошиным. Уже
собираюсь сбежать, когда на меня обрушивается такая дикая
концентрация боли, гнева и ярости, что едва не сбивает с ног.
Приглядываюсь внимательнее к искаженному лицу, каменно-напряженному
телу, бугрящемуся мышцами. Замечаю кровь, стекающую по запястьям. И
просто не могу промолчать. Бросаюсь вперед и прошу прекратить
истязать себя.
Когда мужчина снимает боксерские перчатки, ужасаюсь виду его
измученных пальцев и спешу за аптечкой. А вернувшись, получаю за
свою самодеятельность совсем не то, что ожидала. Сначала ему не
нравятся мои духи, потом Волошин заявляет, что не просил ему
помогать. А напоследок отправляет к мужу и детям, утверждая, что я
ничего не знаю о жизни. Все же прозвище у него вполне заслуженное.
А характер, действительно, ужасный. И это при таких внешних данных.
Тогда, в кабинете, я не очень-то его разглядывала. Было не до того.
А вблизи невозможно не заметить, как отлично он сложен. Сильные
ноги, мощные бедра, широкие плечи.
Каждая ладонь, которую я обрабатываю, как две моих. Рядом с ним
чувствую себя дюймовочкой. А еще ощущаю терпкий мужской запах,
после физической нагрузки вполне заметный. И на удивление, не
вызывающий отторжения. Даже наоборот, откуда-то появляется странное
желание прижаться носом к влажной коже и вдохнуть всей грудью.
Удивляюсь такой реакции, я вообще достаточно брезгливый человек.
Его грубость с трудом терплю, понимая, что он еще не полностью
отошел от того, что заставило его разбивать руки в кровь. Видимо,
это что-то очень сильное и тяжелое. Но последнее заявление убивает
едва зародившееся сочувствие на корню. У него получилось ударить по
самому больному.
Я просто молча смотрю на мужчину, не понимая, как это
комментировать. Что ему сказать? Что он не приватизировал
страдания? Что беды не спрашивают возраст? Какая-то ерунда. Пусть
думает, что хочет. С меня достаточно. Ухожу, окончательно передумав
заниматься. Но перед этим успеваю заметить, как в глубине
окруженных насыщенно-синей радужкой зрачков что-то дрогнет. Глаза у
него красивые, а вот душа… Хотя она там точно есть, где-то глубоко
за этой броней. Я видела ее, корчащуюся от боли, когда Волошин
дубасил грушу. А сейчас она опять спряталась. И мне, по большому
счету, все равно. Нам с этим мужчиной детей не растить. Скорее
всего, еще года два его не увижу.