Насупившись, чеканя шаг, Захария
Тимоти Эрдман приступил к вечернему обходу палат, решительно и
бесповоротно отложив до утра самобичевание, равно как и обдумывание
удивительного факта появления сказочной птицы. Завтра. Всё завтра.
Он умеет сосредотачиваться на работе так же упорно, как и на
чтении, честь ему и хвала. Да.
***
Палата послеоперационная. Палата общей
терапии. Палата лёгочных больных. Специальное детское отделение,
которым неимоверно гордился профессор Элайджа Диккенс. Палата
рожениц, которой неимоверно гордилась доктор Элизабет Андерсон,
единственная (пока!) в столице женщина-врач, имеющая право
заниматься не только акушерским делом, но и серьёзной хирургией, на
чьи блестящие операции рвалось полюбоваться множество студентов и
немногочисленных (пока!) студенток… Рожениц, благодаренье небесам,
оказалось сегодня только две, на всю палату. После тяжких трудов
они безмятежно спали со своими кряхтящими во сне чадами и хлопот
никому не доставляли. Сонные дежурные санитары косились на Эрдмана
сердито и с недоумением: дескать, проспал сам – дай другим
выспаться, и нечего тут шляться; можно подумать, мы своего дела не
знаем… Но вслух не ворчали, приученные к дисциплине. Сейчас, на
обходе, начальник он; а вот над ним имеется своё начальство, вот
пусть оно с него и спрашивает! Помалкивали, лишь злорадно отмечая в
журнале время проверки, и расписывались энергичнее обычного, так,
что злосчастный карандаш не выдержал и, в конце концов, обломился с
одного конца.
Сердито повертев в руках огрызок,
молодой человек по укоренившейся студенческой привычке сунул его за
ухо и направился вдоль крытой наружной галереи к отдельному
корпусу. Самому… неприятному для посещений, даже для него, будущего
доктора. Эта невольная неприязнь смущала, уязвляла, да что там –
жалила в сердце. Как же так! Он, целитель, чей священный долг –
милосердие и облегчение страданий, тот, кто не видит разницы в
происхождении и в социальной принадлежности пациентов, для которого
больные равны, братья и сёстры, а не какие-то лорды и простолюдины;
он Целитель… боялся, трясся внутренней дрожью, прежде чем войти в
корпус, где содержались двенадцать несчастных, спасённых из-под
развалин Бэдлама[5].
Двенадцать искалеченных – с целыми
руками и ногами, с неповреждёнными внутренними органами, но без
самого главного, что делает человеческое существо таковым. Без…
души,