Лётчик-испытатель, Борис Васильевич Сергиевский, бывший
штабс-капитан царской армии, навязанный Леониду Марией
Константиновной, сообщил, что никогда не летал ни на чём подобном и
он в полнейшем восторге.
Американцам, конечно, не понравилось, что рекорд скорости на
американском самолёте сделал какой-то русский, но никто ничего не
сказал — его компания.
Рекорд официально зарегистрирован.
Первый в истории самолёт из корч-древесины.
Первый в истории моноплан, преодолевший порог скорости в 150
километров и не развалившийся при этом.
Первый в истории русский пилот, поставивший новый рекорд
скорости.
Первый в истории самолёт, преодолевший порог в 327 километров в
час.
Первый в истории истребитель, который был заказан Армией США ещё
на стадии кульмана.
— Можно просто Леон, — произнёс Курчевский, которому не
нравилось, как президент гнёт его фамилию языком.
— Леон, — доверительным тоном обратился к нему президент. —
Прошу вас передать мистеру Сержиевски мои поздравления с
рекордом.
— Обязательно, господин президент, — кивнул Леонид.
— Угощайтесь, Леон, — указал президент на блины со сметаной и
икрой. — Наши повара очень старались, чтобы попытаться напомнить
вам о потерянном доме. Не могу представить себя на вашем месте, но
я вам искренне сочувствую. Возможно, когда-нибудь, большевики падут
и вы сможете вернуться в ту Россию, которую вынуждены были
оставить…
— Возможно, — произнёс Леонид, изобразив, будто он
растроган.
А он чётко понимал, что дома, наконец-то, началась нормальная
жизнь. Армия сильна, многовековые вурдалаки согнаны с народной шеи,
а в ту Россию, где ему пришлось идти по головам, чтобы добиться
хоть чего-то, он возвращаться не хотел. Даже с деньгами и
влиянием.
Но сейчас он понял, что очень скучает по дому. И притворная
грусть перешла в настоящую.
В Советской России он пожил относительно недолго, но все
изменения, которые он видел, были положительными, даже несмотря на
адские трудности, вставшие перед страной.
«Мне надо было отказаться…» — подумал он с искренней печалью. —
«Что толку ото всей этой пыли в глаза, ото всей этой напускной
роскоши? Дома творится что-то великое, первое в истории… А я
тут…»
— Не печальтесь, — заметил, как изменилось лицо Курчевского
президент Вильсон. — Всё наладится.
— Когда-нибудь… — тихо произнёс Леонид.