– А чего раньше времени бояться? Меж отцами все уж решено, и не извернешься. Как по мне, так пусть будет злой и кривой, токмо не глупый. С дуралеем жить непросто. Власа мальчишкой помню, так дурак дураком был, сидел сиднем в уголку и зенки свои пустые пялил. Да и не о том мысли мои сей день, Олюшка. Лавра, как Лавра сберечь? Ведь брат единокровный. Наследник Зотовский! Он! Не Неська! – Еленка снова принялась яриться.
Пальцы белые, перстнями унизанные, в кулаки сжала, глазами высверкивала будто жгла. Богатый разодранный летник сполз с белого плеча, коса и навовсе расползлась: долгие смоляные волосы укрыли дивным мятелем гибкое тело.
– И чего ж ты все ратишься? Чего полошишься? – уговаривала Ольга. – Ведь девки мы. Нам на роду писано женами быть, мамками. А ты вон куда замахнулась, обо всех печься принялась. Ведь муж у тебя скоро будет, он пусть и мыслит. Муж в доме голова, не жена.
– Некому более, Оленька. Одни мы с Лаврушей. Ежели его не сберегу, конец роду Зотовых. Наше семя пропадет, будто и не жили мы, – синие глаза Еленки потухли, но на малый миг. – Ничего, мы еще поглядим, кто кого перепрет! Я дядьку Нестора или он меня!
– Еленушка, надо бы примочек. Видела бы ты себя. И нос опух, и губа раздулась. Завтра пойду, поклонюсь тётке Настасье, попрошу травок. Тебя ведь к столу выводить, а как такую жениху показывать? – Ольга тихонько потрогала лицо посестры.
– Не смей. Оно нам на руку. Пусть все видят, каков Нестор. Дурак он, не признают его люди, не признают. А увидят, что сироту излупцевал, так и вовсе отворотятся. Выйду как есть, – Еленка допила молоко и утерла румяные губы рукавом летника. – Иди, не ровен час увидит кто, а уж тогда и тебе достанется. Оля…
– Что? Что, родимая? – девка подалась вперед.
– Ты уж прости мне, если я стану дурить перед столом-то. Может, Влас Сомов сам от меня отворотится? Так я в дому останусь и о Лавре печься буду. Сберегу нето.
– Сестрица, ты одно знай, я за тобой хоть в омут, хоть в пекло, – Ольга заплакала, обняла Еленку и тихо вышла из холодной, прихватив свечу.
Елена снова осталась одна в темени и холоде. Пирог-то порадовал ее, но лишь на малое время. Снова накатили мысли страшные, заполошные, не дали продохнуть, сном забыться хоть на минуту.
Сколь не храбрилась Еленка, сколь не воевала, а все одно – боялась. И дядьку Нестора, и незнакомого жениха Власа, а более всего тревожилась о братце родном, о Лавруше.