– Нормально?
Одна камера уже стрекотала, вторая производила скорострельные щелчки.
– Чуть больше попрошу, и сразу после этого слегка убавьте хмури, процентов на двадцать пять-тридцать, – довольно сухо произнёс первый. – А примерно через минуту – ещё на двадцать пять, тоже в сторону понижения.
Я выполнил, как сумел: постепенно разглаживая лицо, расслабляя бровные валики и разжимая губы.
– Нормально, – кивнул мне второй, и вновь без излишней эмоции, – с этим, думаю, разобрались. А теперь радуйтесь, пожалуйста, как можно сильней: восторгайтесь, восхищайтесь, смейтесь, мысленно приветствуйте кого-то из приятных вам персон. И отдельным файлом просто поулыбайтесь, прошу вас, так и сяк, но только умеренно, от едва заметной, явно сдержанной улыбки, до привычно вежливой, деловой, но не ярко выраженной. Пробуем? По команде, пожалуйста.
Последующие десять минут под неустанным руководством двух фотопсихиатров в белых халатах я кривлялся по-всякому, выстраивая своей несчастной физиономией полную линейку несуществующих эмоций, лживых улыбок и неотведанных радостей.
– Теперь – горе… – напомнил второй первому. – Давай мы его тоже отдельным файлом, а то Хорь потом сожрёт, дерьма не оберёшься.
– Да-да, «горе», уважаемый, – обратился ко мне первый, – попробуйте выдавить на камеру скорбь, слезу, но так чтоб она шла едва заметно, не так, когда вы, к примеру, хороните кого-то из близких, а, допустим, просто лук почистили, без слезы, но на мокрой основе, чисто на влажной слизистой, ладненько?
Понять-то я понял, но с этим и выходило сложнее. С одной стороны, вся жизнь моя – сплошные слёзы: чего бы и не выдавить, коль уж просят. А с другой – так привык я к этой жизни, настолько отвратительно втянулся в неё, что даже плакать неохота. Это и есть одиночество. Даже не нужно, чтобы тебя жалели. И некому соврать, что тебе по жизни хорошо.
Я подумал об этом, и тут же навернулись эти слёзы, те самые, – ровно такие, как заказывали мучители со светоотражателями: ещё не каплями, но уже ощутимо влажная фракция.
– Стоп! – заорал вдруг второй, адресуясь ко мне, – держите сколько можете! Идеально, просто перфект, то что нужно!
Первый обрадованно подхватил:
– Снято!
После этого оставалось лишь немного уточниться, пройдясь по мелочам: ирония (щёлк-щёлк), сарказм – лёгкий (щёлк), он же, но уже чуть в более тяжёлом варианте (щёлк-щёлк) и, наконец, образ надежды – двойная вертикальная складка на лбу, устремлённый в будущее ясный взор, чуть вытянутые в трубочку губы и малость раздутые усилием лицевых мышц носовые крылья (щёлк-щёлк-щёлк).