ИХ неприятности… Вообще интересно, что дети говорят о взрослых как о совершенно другом классе существ. Но еще удивительнее, что и взрослые говорят о детях также, хотя несколько шагов назад сами были из их числа. Но потом они прошли период взросления, похожий на обучение в плохой художественной школе… До нее у них были свобода взгляда и передачи увиденного, полет фантазии, неограниченный правилами и чужим мнением, индивидуальность и смелость для воплощения своих идей в творчестве и в жизни. А потом им сказали, «как надо», и они делают «как надо». Хорошо делают, но… скучно.
Мы вернулись домой в одиннадцатом часу. Я устал, но спать не хотелось. Физически хотелось, конечно, но так как это действо не сулило мне ничего интересного, я искусственно тянул время. Теперь у меня даже есть целая теория на этот счет: пока тебе неинтересно ложиться спать, особенно днем, – ты все еще ребенок. Дети, в отличие от взрослых, считают сон ужасно скучным делом и бестолковой тратой времени. Вот и я под благовидным предлогом того, что мне еще нужно попить чай и собрать рюкзак, как мог растягивал время до этого бесполезного занятия.

Мама сделала мне чай (мой любимый, с лимоном и двумя ложками сахара), открыла новую пачку печенья и высыпала его на блюдце. Я до сих пор люблю именно эти два звука: как льется вода из чайника в чашку, и как печенье, высыпаясь, стучит о стеклянные стенки посуды. Я словно вижу это в замедленной пленке… В детстве мы острее подмечаем такие тонкие детали, выделяем их для себя из ряда обыденных. И здорово, если эта способность с возрастом остается. Люди неодинаковы в этом, как все те же художники. Некоторые, случайно капнув краской, затирают ее, другие дорисовывают из капли море.
Я взял печенье и чай к себе в комнату. Больше всего я люблю пить чай именно там, особенно вечером, и благодарен родителям, что разрешали мне делать это, не устанавливая строгий закон: едим только на кухне; ведь чай и кофе – это две атмосферные вещи, создающие особое настроение, привнося уют и тепло, камерность и покой. Гармонии не достигнуть, сидя с чашкой у плиты и холодильника, ну, по крайней мере, когда тебе четырнадцать.
Я, как обычно, сел у окна, из которого видны были крыши соседних домов, такие старые и оттого еще более самобытные, с кучей разных труб, тонких и толстых, проводов в бешеном количестве и антенн. Я всегда с улыбкой думал, что половина из них точно здесь лишние, и понаставлены они просто для того, чтобы создать весь этот милый антураж. Мне все детство не надоедало смотреть на них, тем более вечером, когда все выглядит каким-то особенным… Да! И еще… Одна звезда… Она всегда появлялась первой, такая крупная, яркая… Я считал ее только своей. Мне казалось, только я вот так сижу у окна и обращаю на нее внимание; скорее всего, больше никому и дела до нее нет. Наверняка так и было. Забегая очень-очень далеко вперед, скажу, что в этой самой комнате теперь живет мой сын. И не так давно, когда он болел и лежал с температурой в кровати, я прилег рядом с ним, и мой взгляд случайно упал на эту звезду. Я подумал, как давно не видел ее, не смотрел на нее из этого самого окна. Такое чувство возникло внутри, какое бывает, когда приезжаешь в гости к бабушке и видишь там на диване старого плюшевого медведя, с которым спал, когда был совсем ребенком, обнимал его, когда хотелось плакать, а теперь держишь его, как частичку детства, умиляешься ему и улыбаешься. Такой же частичкой детства для меня была эта звезда. Рассказав об этом сыну, я услышал в ответ именно то, что хотел бы услышать: «Пап, мне казалось, только я замечаю эту звезду!» Я был несказанно рад такому ответу и даже горд тем, что ему, именно ему, моему сыну, тоже есть до нее дело…