****
У человека без лица были его омерзительные шрамы. У слепой девушки – ее слепота. У художника – вѝдение. У музыканта – инструмент.
С наступлением тьмы условие уравнения осталось прежним, но произошла подмена реальности путем чрезмерного наличия тьмы за счет отсутствия света. В результате изгой общества – человек без лица – превратился во всенародного любимца, слепая девушка повела всех за собой, художник оказался на распутье, а музыкант все так же продолжал путешествовать по мирам благодаря божественным звукам, возникающим в результате умелого симбиоза техники игры, внутреннего мотива человека и музыкального инструмента.
****
День второй
Мир опустел. Город затерялся в небытие тьмы. Закрыв глаза, иду по полю. Куда? Кто я теперь? Где свет и цель? Где солнце?
Открываю глаза, но ничего не меняется. Тьма зловеще обволакивает меня и заставляет скукожиться, превратиться в точку, раствориться в невидимо-неведомом. Открываю глаза шире, пытаюсь разглядеть хоть что-то, но все тщетно! Нет ничего. Или, все же, есть? Ведь я есть. Так почему кому-то другому не быть. Кому-то другому, такому как я. Или не такому… Впрочем, это не важно! Я иду, но теперь не знаю, куда. А знал ли раньше, куда шел? Вряд ли. Только сейчас, с широко закрытыми глазами, я осознанно пошел по своему пути. Я здесь и я есть. Я ощущаю дыхание каждой своей поры. Я больше не отражение в зеркале мимо проезжающего автобуса. Я – человек.
Чей-то голос сказал, что нужно идти вперед, что там, вдали, обязательно будет свет. И я пошел. Было холодно, мокро и сыро. Какой-то странный запах витал в округе. Веяло святостью и смертью. Стало жутко, но куда бежать? Некуда. От себя не убежишь. Яркая вспышка света на мгновение пронзила тьму, словно стрела. Прозвучал душераздирающий взрыв. Запахло кровью. Я замер. Земля вздрогнула и заплакала. Я припал к ней, стараясь утешить. Я целовал ее шрамы и свежие раны. Но ее трясло все сильнее и сильнее. Спустя какое-то время она разразилась громким нечеловеческим вселенским рыданием. Ужасно. Я думал, что не переживу этой боли. Будто из самых глубоких недр доносились вопли матерей погибших солдат, невинные растерянные слезинки детей, горькие слезы стариков. И глубокая, невыразимая, невыносимая обида в одном единственном вопросе, сказанном пересохшими от боли и страдания губами: «За что?!».