Чтобы понимать причины наполненности произведений К. Чуковского мрачными и трагическими образами нужно быть знакомым с его биографией и иметь хоть какое-то представление о тех временах..
Все, что может сделать автор это писать из себя – облечь в форму и спроецировать на бумагу свои чувства. В первую очередь те, что относятся к травматичному опыту детства:
влить в эту риторику опять кусок своей души, сделать ее для себя понятной и близкой… (К. И. Чуковский «Дни моей жизни»).
Этим занимаются и талантливые, и посредственные писатели с разной степенью художественности выражая себя. А Корней Чуковский был безусловно талантлив и многие поколения родителей и детей в подтверждение тому.
Про таких как К. Чуковский говорят «человек, который сделал себя сам», но это не более чем расхожая фраза. Основное в структуре его характера определялось особенностями рождения, безотцовщиной, тяжелым детством и юностью.
Вся жизнь К. Чуковского была связана со страданиями и жертвенностью, а его чувствительная и отзывчивая к чужим трудностям натура определяется как мазохистический характер. Это просто данность как цвет волос и конституция.
Вместе с тем он был человеком целеустремленным, высокообразованным, отмеченным разносторонним дарованием и действительно любящим детей. Он оказался единственным из всех советских писателей, кто поздравил Пастернака с присуждением Нобелевской премии, защищал перед властью Бродского, восхищенно отзывался о Солженицыне. Мазохистичность и жертвенность вполне сочетаются с порядочностью и отвагой.
Матерью Николая Васильевича Корнейчукова была полтавская крестьянка, работавшая прислугой у родителя будущего писателя. Незаконнорожденный мальчик Коля никогда не имел ни отчества, ни фамилии. Был сыном человека, которого никогда не знал и который никогда не интересовался его существованием. Отец оставил их, и мать переехала в Одессу. Там мальчик был отдан в гимназию, но в пятом классе его отчислили из-за низкого происхождения.
Из дневника К. Чуковского:
А в документах страшные слова: сын крестьянки, девицы такой-то. Я этих документов до того боялся, что сам никогда их не читал. Страшно было увидеть глазами эти слова. Помню, каким позорным клеймом, издевательством показался мне аттестат Маруси-сестры, лучшей ученицы нашей Епархиальной школы, в этом аттестате написано: дочь крестьянки Мария (без отчества) Корнейчукова – оказала отличные успехи. Я и сейчас помню, что это отсутствие отчества сделало ту строчку, где вписывается ими и знание ученицы, короче, чем ей полагалось, чем было у других, и что пронзило меня стыдом. «Мы – не как все люди, мы хуже, мы самые низкие» – и когда дети говорили о своих отцах, дедах я только краснел, мялся, лгал, путал. У меня ведь никогда не было такой роскоши, как отец или хотя бы дед. Эта тогдашняя ложь, эта путаница и есть источник всех моих фальшей и лжей дальнейшего периода. Теперь, когда мне попадает любое мое письмо к кому бы то ни было я вижу: это письмо незаконнорожденного, «байструка». Все мои письма (за исключением некоторых писем к жене), все письма ко всем – фальшивы, фальцетны, неискренни – именно от этого. Раздребежжилась моя «честность с собою» еще в молодости. Особенно мучительно было мне в 16—17 лет, когда молодых людей начинают вместо простого имени называть именем-отчеством. Помню, как клоунски я просил всех даже при первом знакомстве – уже усатый – «зовите меня просто Колей», «а я Коля» и т. д. Это казалось шутовством, но это была боль. И отсюда завелась привычка мешать боль, шутовство и ложь – никогда не показывать людям себя, – отсюда, отсюда пошло все остальное. Это я понял только теперь.