Глазёнки на меня вытаращила. Вроде,
отдельные слова уж понимает. Конкретнее выражусь:
– Давай-давай! Кабина! Шнелль*!
*Быстро (нем).
Жестами команду усилил. Ничего,
сообразила. Быстренько залезла и притаилась, как мышонок прям.
Отец подгрёб на лодке. Вышел,
поставил около котелка бутыль самогона и говорит:
– Ну, рассказывай.
– И чего это я кому должен
рассказывать?
– Ты отцу-то не хами. Не дорос
ещё.
– Ой ли? Как кровь свою проливать на
трех фронтах – это я взрослый, а как вежливо со мной говорить –
щенок получаюсь? Не правильно это ты, батяня. Я за собой вины
никакой не знаю, чтоб на меня, домой с войны, да с трофейным личным
шагоходом и медалью пришедшего, при всём честном народе родные люди
орали! И за Марту вы мне ещё ответите. Это ж надо, а? Я девчонку
спас, мне за неё отвечать. И в обиду никому её не дам, даже
вам!
– Ишь ты, распетушился, героический
казак, – бате, вроде, и неловко было, и авторитет свой ронять не
хотелось. Покряхтел, сдвинул фуражку на затылок. – Э-эх! Грехи наши
тяжкие... – и неожиданно спросил: – Закусь у тебя найдется?
– Рыба жареная да паёк казацкий
походный, – ехидно ответил я. – Вы ж меня разносолами так
встретили, кусок поперёк горла встал!
– Хватит стыдить, сказал же. Кружки
давай...
И под самогон выяснилось.
Оказывается, приезд мой сдал городовой, с моста. Он, значит, мужу
Лизаветы, Виталию-почтмейстеру, с будки позвонил, а пока я ждал
парома, пока до родной деревни добирался, все всё уже и знали.
Сюрприз, ага...
Два дня деревня бурлила новостью, а
вчера в Карлук из Польши вернулись пятеро казаков нашего отдельного
Иркутского корпуса. И, естественно, тут же были с подробностями
выспрошены: чего это Илюшка Коршуновский на польском фронте
выкинул?
Навстречу версии, приобретшей уже
размах вида «украл девку и сбежал с войны с шагоходом» выдвинулась
возмущённая отповедь моих сослуживцев. И о том, как я из-за линии
фронта «Саранчу» привёл. И про немецкую девчонку Марту. Она ж при
штабе сколько вертелась, а там и безопасники, да сами штабные –
весь корпус мою историю знал. Полагать надо, про подвиги мои
рассказывали с жаром, негодуя практически как за себя. Уж такими
подробностями всё обросло, чего они там ещё присочинили, у них
выходило, что я, как бы не в одно рыло, то польское наступление
сбил. И говорят: поэтому, мол, штабные «Саранчу» и не зажали.