Левая нога разлилась болью. Я стиснул зубы, когда горячая пуля
вошла в мое тело и, не задержавшись в нем, хлопнула в пол.
Машинально я впился руками в рану на ноге, сдержал стон. Тут же
почувствовал, как намокают кровью джинсы.
Фурсов не мешкал. Он высвободил руку, уставился на ПМ, вставший
на затворную задержку, а потом просто огрел им меня по голове.
Я пригнулся, прижался к Фурсову, цепляясь за одежду, чтобы
смягчить его удары. Когда мне снова прилетело, в глазах все
побелело. Третьего удара я уже не почувствовал. Сознание медленно
погасло, и наступила темнота.
Пришел в себя я относительно быстро. Очнулся на полу кабинета
Кулыма от боли в ноге. Медленно приподнявшись на локтях, я
поморщился. Бедро ныло.
Когда голова немного прояснилась, я осознал, что это была не
ноющая тупая боль, приходящая на смену острой, как бывает при
серьезном огнестрельном ранении, а боль другого рода. Она оказалась
саднящей, словно ногу рассекли.
Джинсы на левой ноге потемнели от крови, но не так сильно, как я
ожидал. Пуля разорвала штанину, открывая грязную от крови и пыли
кожу.
Я медленно потянулся к дыре в джинсах, отодвинул край. Длинная
рана пересекала крепкие мышцы моего бедра. Кожа здесь была
распорота и сочилась кровью. Пуля только зацепила, разорвала кожу.
Однако в плоть она не вошла. Повезло. Царапина. А я уже было решил,
что придется ковылять на костылях, как это было с Женей
когда-то.
— Сучий сын этот Фурсов, — пробурчал я поднимаясь. — Ушел.
Фурсова и правда нигде не было. У входа лежали тела застреленных
им бандитов, однако самого здоровяка я не видел. Стало очевидно —
он сбежал.
Я стянул куртку, стал отрывать рукав рубашки, чтобы остановить
бегущую из распоротой кожи кровь. Когда перевязал ранение,
аккуратно встал, оберегая ногу.
Похромав к выходу из кабинета, я огляделся. Стал осматривать
тела братков. Их было двое: бугай в водолазке и другой, худощавый,
валявшийся в коридоре. Я помнил, что оставался еще третий, но он
ушел, испугавшись перестрелки.
Крепкого мертвеца я не узнал. Его большая морда застыла в
гримасе удивления, когда он умер. А вот второй, худощавый, оказался
знакомым. Я уже видел его когда-то.
Длинный растянулся на полу, словно шпала. Одетый в спортивные
штаны с лампасами и великоватую ему кожанку с потертыми плечами и
рукавами, он лежал, вытянув ноги, словно оловянный солдатик. Руки
мужика задрались кверху. Рядом валялся его пистолет.