Сжав ладонями руль своей служебной «Нивы», продолжает:
— После учебы сразу домой. Приеду — проверю. Поняла?
Молчу, прикусывая язык.
— Не слышу?!
— Поняла!
— На выход, — гаркает хрипло.
Откинув на сиденье голову, Глеб закрывает глаза.
Кусаю губу и говорю:
— Собаки на людей не нападают по расписанию.
— А мне пофигу, — втягивает в себя воздух. — Мне тебя может продуть еще надо?
— Только попробуй! — взвиваюсь, толкая руками дверь. — Обезьянник свой продувай!
— Ты меня услышала.
— Мне не десять лет, — говорю ему членораздельно, обернувшись через плечо. — И даже не одиннадцать.
Эти слова сжимают сердце.
Когда мне было десять, ему было столько же, сколько мне сейчас, и он был далеко. Служил на своей Камчатке, там, где в туалет ходят по веревочке, а письма… идут месяцами…
Я думала, он вернется. Ко мне. К нам с бабулей. А он… Вернулся, когда мне было пятнадцать. И принялся командовать, будто я без него до этого в жизни разобраться не могла. Я о ней все знаю. Сначала родился, потом пригодился. А в промежутках хотелось бы быть самой собой!
Повернув голову, выгибает бровь:
— А сколько тебе? Напомни, е-мое?
Этот сарказм давно не бесит.
Судя по всему, для него я навсегда останусь ребенком. Даже когда морщины на его упрямом лбу станут глубже, и борода поседеет. Я останусь ребенком, потому что у нас есть только «мы», и больше никого на всем этом чертовом свете.
Плюс ко всему, для него я ребенок, потому что у него нет собственных. Вот в чем все дело.
Он достоин! Достоин своих детей. И семьи. Но с таким дураком кто будет связываться?! И кобелем. Думает, я не знаю? Он пол моего универа пере… имел!
— Посчитай, — советую ему. — Вроде ты умный. Был. Вчера.
— Сгинь, — рычит. — Пока в обезьянник не затолкал.
— Спасибо, — бросаю в сердцах. — За сочувствие. Чтоб тебе так дети твои сочувствовали…
— И тебе спасибо, — выговаривает он. — За то, что у меня на пузе еще один седой волос!
На пузе! На «пузе» у него бельё стирать можно!
Ступив на подножку, выпрыгиваю из машины.
Мышцу на ноге сводит от боли, но не настолько, чтобы об этом плакать.
«В рубашке родилась», — мне так с пяти лет талдычат.
С того дня, когда выжила. Мы выжили. Я и Глеб.
Хлопнув дверью, иду к своему подъезду.
— Люба, — слышу за спиной.
Остановившись, закатываю глаза.
— Приеду. Проверю. Спать топай.
Сделав глубокий вдох, советую: