Строгая и чрезвычайно требовательная во всем, что касалось театра, мама долго и упорно не выпускала на сцену Алешу. Принципиально. До спектакля и после него пацан пахал на подмостках, как папа Карло. Но как только начиналось действо, Алешкин номер становился шестым сбоку. Все, что происходит на сцене – это не твое. Туда соваться не моги. Даже в качестве статиста с теми самыми легендарными словами: «Кушать подано». Насчет этого мама постоянно твердила: «Сынок, игра на сцене – это тебе не игрушки». А ему жуть как хотелось самому принимать участие во всем, что происходило перед зрителями. Все устремления его юной души, все помыслы вращались вокруг немногочисленных пока спектаклей. Он знал реплики каждого из героев наперечет. Он вникал в таинства и хитросплетения всех мизансцен, доказав это однажды более чем красноречиво. В «Трех апельсинах» существовал как бы кульминационный момент, когда заколдованная героиня, наконец освобожденная героем, предстает перед зрителями. Но она должна была появляться именно из разрубленного героем апельсина. Этот громадный фанерный южный фрукт каждый раз ставили в глубину задней кулисы. За ним, согнувшись в три погибели, пряталась актриса. «Разрубить» апельсин значило кому-то из актеров или рабочих сцены открыть специальные замки, выпустить героиню и при этом исхитриться удержать деревянные половинки фрукта. Операция эта всякий раз доставляла головную боль и режиссеру, и актерам. Ее-то капитально и рационализировал Алешка Баталов. Сделав нехитрые расчеты, он понял, что к апельсиновым «долям» можно приделать специальные рейки и ими управлять «рубкой апельсина» и выходом из него героини. Оставаясь при этом невидимым для зрителей.
А дальше воспоминания самого театрального Алешки-Кулибина: «И вот началась картина с апельсином. Я занял свое место за задником. Там, прижавшись щекой к полу, я мог одним глазом наблюдать снизу за тем, что происходит на сцене. Хотя в поле моего зрения виднелись только ноги артистов да черный провал зрительного зала. Десятки раз на репетициях я точно так же смотрел из-под задника, спокойно дожидаясь своей реплики, а тут, как только я увидел зал, меня вдруг охватило страшно волнение. Я чувствовал, что темнота – это маленькие или такие, как я сам, зрители, глаза которых, все до единого, обращены именно в мою сторону. Разумеется, они не знают, что сказочный, чудовищно огненно-рыжий апельсин (другой краски у меня просто не оказалось) – это я сам и есть. Но для них ведь меня нет, а есть лишь этот бутафорский шар, от которого все сидящие в зале ждут чего-то невероятного, ждут чуда. И я им это чудо вот сейчас явлю. Это были минуты «упоения в бою»!