Я пролежала на спине секунд пятнадцать, прежде чем двигатель заглох и раздалась тяжелая поступь отца.
– Что случилось? – спросил он, опускаясь на колени.
– Упала, – прохныкала я.
Я не могла дышать. Спина болела так, словно меня разрезали пополам.
– Как ты ухитрилась? – спросил отец.
Тон у него был сочувственный, но разочарованный. Я почувствовала себя идиоткой. «Я должна была с этим справиться, – думала я. – Это же очень просто!»
Отец осмотрел рану: когда штырь вылетел, он прилично разворотил мне ногу. Дыра выглядела зловеще. Отец стащил с себя фланелевую рубашку и прижал к моей ноге.
– Иди домой. Мама остановит кровь.
Я заковыляла к пастбищу. Когда отец скрылся из виду, я рухнула в высокую траву. Я дрожала, хватала ртом воздух, но не могла вдохнуть. Я не понимала, почему плачу. Я жива. Со мной все будет хорошо. Ангелы справились. Почему же я не могу перестать дрожать?
Когда я наконец добралась до дома, ноги меня не держали. Но я вошла через черный ход, как делали мои братья, как делали Роберт и Эмма. Я громко позвала маму. Увидев мои кровавые следы на линолеуме, она схватила гомеопатическое средство, которым всегда лечила кровотечения и шок, и накапала мне под язык двенадцать капель прозрачной, безвкусной жидкости. Левую руку мама положила на рану и привычно скрестила пальцы правой. Закрыла глаза. Щелк, щелк, щелк.
– Столбняка нет, – сказала она. – Рана закроется. Со временем. Но останется некрасивый шрам.
Мама перевернула меня на живот и осмотрела синяк в нескольких дюймах над бедром – огромный, фиолетовый, размером с человеческую голову. Снова скрестила пальцы и закрыла глаза. Щелк, щелк, щелк.
– Ты повредила почку, – сказала она. – Нужно заварить можжевельник и цветки коровяка.
На ране под коленом стала образовываться корочка – темная и блестящая, черная река, текущая среди розовой плоти. И тогда я приняла решение.
Я выбрала воскресный вечер, когда отец сидел на диване, держа на коленях раскрытую Библию. Я подошла к нему и остановилась. Я стояла долго, но он не смотрел на меня. И тогда я пробормотала то, что собиралась сказать:
– Я хочу ходить в школу.
Отец, казалось, меня не услышал.
– Я молилась, и я хочу ходить в школу, – повторила я.
Наконец отец поднял глаза и посмотрел перед собой. Взгляд его остановился на чем-то за моей спиной. Повисло тяжелое молчание.