– Ничего, – закусываю губу, глядя, как на его белой рубашке кляксами расползаются коричневые брызги, и понимаю, что больше не могу себя сдерживать.
Начинаю хохотать, как безумная. Показываю на него пальцем. И он тоже смеется. А потом я смотрю на свою испорченную одежду и тоже смеюсь. Мы не можем остановиться, ржем, цепляемся друг за друга и падаем от смеха прямо на дорогу.
Наконец, утерев слезы и успокоившись, идем прочь из жилого квартала через парк. Беру у него из рук бутылку и жадно выпиваю остатки приторной теплой газировки, которая никак не хочет лезть в горло, а затем говорю:
– Мать твоя тебя пришибет.
– А мне насрать, – хихикает он и, поймав мой взгляд, с серьезным видом прокашливается.
– Она тебя любит. – Говорю, поджав губы. Отхожу, швыряю пустую бутылку в мусорный бак, возвращаюсь и тяжело вздыхаю. – Хоть и двинутая, но любит. Сразу видно.
Мы сворачиваем на тропинку, ведущую к реке.
– А… твоя где? – Спрашивает парень.
– Моя… – Ускоряю шаг. – Где-то.
– Что это значит? – Звенит за спиной его голос.
И я решаюсь довериться. Все равно, у меня кроме этого мальчишки никого больше и нет.
– Папа отсудил у нее опеку. Это было много лет назад.
– И вы не видитесь?
Смотрю на него через плечо, впиваюсь глазами. Выражение лица у него такое наивное, детское, словно чувак живет и знать не знает ничего о боли.
– Нет.
Меня накрывает волной обиды, разочарования и тоски, что неизбежно несут с собой любые воспоминания о детстве.
– Это плохо. – Произносит Майкл.
И его это грустное «плохо» внезапно пробивается сквозь ярость, затуманившую мой разум, и заставляет довериться, смягчиться, спокойно выдохнуть.
– Наверное. – Соглашаюсь.
Мы идем сквозь высокую траву. С моих волос капает газировка, пальцы липнут друг к другу, верхние ресницы примерзают намертво к нижним. Но мне на удивление уютно и хорошо.
– Он не разрешает вам встречаться?
Горло сдавливают тиски огорчения.
– Раньше я так думала. – Дышать становится все труднее, словно кто-то выкачал весь кислород из воздуха, но я все равно это произношу: – Думаю, она сама не хочет меня видеть.
Всхлип рождается где-то глубоко в животе, поднимается вверх и чуть не продирается сквозь стиснутые зубы.
– Я долго винила отца. – Не узнаю собственный голос, таким он слышится сейчас писклявым и тонким. – Думала, что это он все испортил, разрушил семью и разлучил нас. Да я и сейчас продолжаю его в этом упрекать. Периодически. – Слезы раздирают глаза, жгут веки, щиплют в носу, но мне удается, наконец, сделать глубокий вдох. – Мне было девять или десять, когда я сбежала. Узнала адрес, пришла к ней.