По истечении отведённого нам времени носки нас ещё пытались с силой натягивать на быстро растущие Петькины ноги в тёмных носках. И нам ох как несладко приходилось в те минуты. Мы просто трещали по швам и скрипели, предупреждая мальчишку о том, что возможно скоро просто лопнем, и тогда останется от нас подошва да старые вылинявшие шнурки. Но он не умел прислушиваться к верным своим вещам. Я так привык говорить «мы», а не «я». Да, с недавних пор я остался один. И пока еще моя судьба не сопроводила меня за шкирку на свалку за ненужностью, я потешу вас своими воспоминаниями. И, конечно же, расскажу о том, почему моего брата-близнеца швырнули-таки в голубой мусорный пакет.
Не особо отчётливо, но всё же я помню, как мы с братом появились на свет. О, это было восхитительно! Первый раз увидеть всякого рода станки и руки. Много человеческих ладоней. Молодых и сильных, ладоней с морщинками и родинками, с длинными тонкими пальцами и с короткими, похожими на сардельки. А еще запахи. Новая кожа, обувной клей, новенькие картонные коробки – такие ароматы можно почувствовать только на обувной фабрике. Я не могу припомнить, как ни стараюсь, много ли было подобных нам, какие были ещё выходцы с той фабрики, всё, что я помню о том времени – это лишь эмоции. Они были новыми и потому острыми. Позже была поездка в магазин – не самая приятная вещь на свете. В маленьком и душном фургоне нас и подобных нам мучеников набили до отказа и перевозили долго, да, очень долго. Наши ряды постепенно редели, становилось легче дышать, но мы совершенно не представляли себе дальнейшего развития событий. Гораздо лучше я помню множество огромных детских глаз в сопровождении строгих придирчивых взрослых, с вечно поджатыми губами, которые подолгу изучали нас с братом и кружили нас в своих руках так, что часто тошнило. Дети надевали нас на свои ступни, больно сжимая металлической длинношеей ложкой для обуви. Но мы не обижались. Нам интересно было все. Интересна сама жизнь и всё то необычное, что происходило вокруг нас каждый день. Я хорошо запомнил наш с братом последний день пребывания в обувном магазине. Точнее, ночь. Это, по-видимому, от того, что магазин наш и все близлежащие к нему окрестности были необычно ярко освещены. Гораздо позже я узнал все подробности, касаемые слова «Рождество». Но тогда я имел довольно смутное об этом представление. Мне было так интересно! И просто невероятно весело! Я с превеликим удовольствием наблюдал за тем, как с зимнего неба на дома и черные сморщенные деревья, словно сгорбленные старики сонно стоящие вдоль дороги, падали огромные хлопья снега, будто закутывая их в пушистые шарфы и пледы. На улице горели яркие золотые фонари, которые из-за обильного снегопада казались все в горошек. Возле нашего магазина установили неизвестно где взятую зелёную колючку, навешали на неё сверкающие шары и, обозвав это странное зрелище «Рождественской Ёлкой», умилялись созерцанию необычного дерева. Внутри нашего магазина установили такую же колючку, только гораздо более внушительных размеров. Директор магазина ахала и охала до тех пор, пока колючка эта не стала переливаться всеми цветами радуги – оказывается, на нее повесили э-э-э-э-э как это называется? Всё время забываю. Простите, старость –вещь не всегда во всех отношениях приятная. Ах, да. Припоминаю. Так вот, на неё повесили фонарики. Да, точно, ёлочные фонари. И колючка эта стала выглядеть ещё более нелепой, чем до того. Но людей это почему-то очень радовало. Мой брат, кстати говоря, был ботинком очень тихим и спокойным, не то, что я. Но по странной усмешке судьбы ему доставалось от этой жизни похлеще, чем мне.