– Мир вам, добрые люди, – чуть тише повторил гость и кашлянул в кулак.
– Вениамин? Кувшинников? Но ведь ты… – Женщина в легкой панике отступила…
– Я Иуда из Кериофа. Вы меня вызывали?
Угрюмую тишину за окнами снова нарушил вой собак. Вслед за этим шумно зашлёпал крыльями бройлерный петух, должно быть, слезая с очередной курицы. А старинные часы, мастерски вмонтированные в грудную клетку человеческого скелета, подвешенного к стене, запоздало пробили полночь: из круглого окошечка выскользнула железная ворона и прокаркала двенадцать раз.
Мужчины стали неотвратимо жестко трезветь. Первым не выдержал атаман Бабура, крепыш в расстёгнутом кителе и мягких яловых сапожках – он метнулся к дальнему столу с напитками и закусками, плеснул в стакан мутноватой жидкости и залпом выпил. Густо крякнув, бросил в рот вялый кружок соленого огурца и погладил пальцами тугие снопики обкуренных усов. Его раскосые глазки недобро перебегали с хозяйки на гостя и обратно.
– Шутница ты, Ираида Кондратьевна. Ещё Наполеона пригласи для компании… – Атаман крепко стиснул желтоватыми зубами серый мундштучок папиросы.
– А кто такой Наполеон? – спросил гость с усталым любопытством.
Мужчины уже не удивились, лишь тревожно переглянулись.
– А ты и впрямь из этого… Хериота! – рыхло затрясся от смеха Бабура. И налил ещё спиртного в свой стакан. – На вот, хряпни-ка лучше. А то совсем отупел с дороги. Будто из могилы вылез.
Вновь прибывший блекло усмехнулся, взял стакан, поднес его к губам и поморщился от дрянного запаха, ударившего в нос. После первого же глотка он по-рыбьи разинул рот и замотал головой:
– Это не сикер, а цикута. Нет ли у вас красного вина?
Бабура присел к столу, налил в чистый стакан из другой бутылки и протянул гостю со словами:
– Откуда ж ты, друг любезный? Как звать-величать? Где корешки твои зарыты?
Гость не спеша попробовал новый напиток и одобрительно цокнул языком. На его землистых азиатских скулах выступил, пробившись сквозь густую щетину, слабый румянец, по слегка оттаявшим белкам растеклась маслянистая плёночка, на которой заиграли блики от черных свечей, горевших по всем углам. Он уверенно сел в кресло и расстегнул верхнюю пуговицу белой рубашки, вздувшейся на груди под измятым пиджаком, на крупно вылепленных губах воскресла извилистая усмешечка.