Я несколько минут дышала, успокаивая нервы, а затем медленным
шагом направилась к ближайшему пересадочному узлу.
Сумерки — самое прекрасное время суток на Танорге.
Величественные стены университета загораются диодной подсветкой,
воздушные трассы превращаются в неоновые ленты, бесшумные флаеры
скользят словно металлические летучие мыши, а мерцающие огни
небоскрёбов сливаются со звёздным небом, создавая иллюзию того, что
город пульсирует и дышит светом. Всё движение на Танорге
организовано центральной нейросетью, но в сумерках оно кажется
особенно гармоничным, словно городские артерии пропускают через
себя потоки жизни без единого перебоя.
Я машинально зашла в подлетевший с лёгким свистом экспресс, села
на сиденье с подогревом и уставилась на ночной Танорг. То, что я
приехала не домой к Филиппу или к себе, а на самую далёкую
остановку пригорода к другу детства, я поняла лишь тогда, когда
электронный голос сообщил название станции.
— Вот же шварх[1], как я могла
перепутать номера поездов? — пробормотала я, изумлённо глядя на
экран коммуникатора. Время было уже позднее.
Ладно, попрошусь к Матвею на ночь. Не выгонит же он меня.
[1] Шварх — распространённое
ругательство на территории Федерации Объединённых Миров.
Ночь. В доме
Матвея
Матвей откинулся на спинку кресла, прищурил глаза и сложил
пальцы домиком. Он любил так делать, когда о чём-то глубоко
задумывался.
Разумеется, он меня не выгнал. Стоило заявиться на порог его
квартиры, как явно готовящийся ко сну друг — пижамные клетчатые
штаны, такая же рубашка и вязаный жилет красноречиво об этом
говорили — тут же распахнул дверь пошире. Вручил чашку тёплого
фиточая и плед, усадил в кресло и только после этого
скомандовал:
— Рассказывай, что случилось?
Матвей был единственным человеком во Вселенной, кому я доверяла
безоговорочно. С тех пор как погибли родители, он был мне как
старший брат. Мы познакомились в интернате для бездомных, но я
помнила нашу первую встречу как вчера. Мальчишка чуть крупнее
сверстников, но ниже ростом сидел в углу и читал книгу с
неинтересной серой обложкой. Он был таким же светловолосым, как и
я, а потому, когда меня начали дразнить захухрей, подошёл и дал в
нос обзывающемуся.
Уже позднее я узнала, что захухрями называли всех детей в
интернате с более светлой кожей, блондинистыми или рыжими волосами,
потому что считалось, что в нас течет кровь людей с Захрана, а
коренные таноржцы смуглые и темноволосые. Это не было
обзывательством, скорее, фактом, что в родословной отметились люди
с более отсталой планеты, вот и всё. Но тогда поступок Матвея
поразил, и я захотела подружиться с мальчиком, который за меня
заступился. Именно Матвей умудрился подсадить меня на психологию, а
из-за редкого перламутрового цвета волос нас часто принимали за
родных брата и сестру.