- Василий Олегович, какая рюмашка?! – возмущаюсь я. – После рюмашки мы вас сразу в операционную. Может сразу туда поедем? – на моих губах теперь играет натянутая улыбка.
Как же не хочется резать по больному, объясняя пациентам, что если врач говорит нельзя, то это совершенно не потому, что эскулап не с той ноги встал или просто от больных устал. Нет, у нас есть абсолютное понимание, как подействует на ослабленный болезнью организм то или иное средство или препарат.
Это я еще с детства усвоила. Прячась в палатах различных пациентов, я подглядывала и подслушивала папины врачебные рекомендации этим людям, а потом с удивлением наблюдала, как больные их нарушали. Ну и последствиями любовалась. Во всей красе, так сказать.
Поэтому я весьма резко высказываюсь Антонову в ответ на его речи. Если уж он хочет сам себя лечить, то зачем вообще приехал в мою клинику?!
- Ладно-ладно, понял, осознал, каюсь, - скороговоркой произносит этот небедный человек. – Мирославочка, выпьете со мной чаю? – предлагает пообщаться дальше.
- Простите, Василий Олегович, - вежливо отказываюсь. – К сожалению, не могу. У меня операция через… - поглядываю на наручные часы, - через двадцать минут. А вы пока отдыхайте. К вам немного позже Леночка, наша медсестричка, зайдет.
- Ох, уж эта Леночка, - вздыхает старый ловелас. – Но вы ко мне тоже заходите, Мирослава.
- Хорошо, - киваю я и, улыбаясь, покидаю самую лучшую палату нашей клиники.
У меня действительно плановая операция на сейчас назначена. Как же я люблю такие мероприятия!
Они дают мне ощущение внутренней полезности, так называемой «нужности». А еще напоминают мне о том времени, когда я ассистировала папе.
Я вздыхаю и захожу к себе в кабинет. Присаживаюсь в кресло буквально на секунду, как делаю каждый раз перед операциями, и сосредотачиваюсь на своих мыслях. Посылаю во Вселенную позитив.
А потом поднимаюсь, провожу рукой по своему еще плоскому животу и отправляюсь в операционную. Мне нужно подготовиться к предстоящей процедуре.
***
Мерно жужжат приборы, тихо двигается персонал, общаясь при этом только взглядами и жестами, а не словами.
Я так люблю эту атмосферу стерильности и точности!
Но размышлять об этом не буду. И не потому, что это неправильно – вспоминать о папе и моих самых счастливых мгновениях, проведенных в таких стерильных операционных рядом с ним – а потому, что сейчас я не принадлежу сама себе.