— Попрошу без оскорблений, —
возмутился он. — я все компенсирую.
— Конечно, компенсируешь. И одежда —
здесь не самое ценное, — согласилась она.
Ректор вызвал полицию, не дожидаясь
дополнительного напоминания, хотя было видно, что ему хотелось бы
замять происшествие, если уж студентка не сильно пострадала. Хотя в
последнем он сомневался: Фурсова глаз так и не открывала, а на лице
у нее было множество струпьев после экстренного пилинга. Под
струпьями была нормальная здоровая кожа, но пока этого никто не
знал, поэтому на девушку смотрели с сочувствием и ужасом,
представляя такие же последствия на себе. Грабина же понимала, что
все обошлось, и что-то тихо шептала Фурсовой на ухо, от чего та
рыдать перестала, но глаза все равно не открыла. Может, и не зря,
потому что пострадала не только одежда — от ресниц и бровей
осталось только воспоминание: их зелье регенерации не восстановило
в достаточной степени.
Я невольно врубил прослушку.
— Мы их до трусов разденем. Будут
знать, как нападать на клан Живетьевых, — зло шептала Грабина.
— Что мне с тех денег? — горько
всхлипывала Фурсова. — Если я на себя больше никогда не смогу
взглянуть в зеркало без отвращения.
— Тебе повезло, что Песцов был рядом.
Он и вовремя заклинание нейтрализации использовал, и зелье от него
тоже вовремя в тебя попало. Ты сейчас выглядишь страшновато, но под
этим всем нормальная гладкая кожа. Только не радуйся раньше
времени, тебе еще жертву изображать.
Проблем с изображением жертвы у
Фурсовой не было, потому что она именно ею себя и чувствовала и не
особо верила успокаивающим словам соседки. Глаза она так и не
открыла даже на самую маленькую щелочку, чтобы хотя бы иметь
представление о том, что происходит. Уводила ее Грабина в обнимку,
как лучшую подругу. От помощи Уфимцевой и Мацийовской которые
чувствовали себя виноватыми, целительница отказалась.
Полиция прибыла в рекордные сроки, и
почти одновременно с ее представителями появился и шмаковский
адвокат. Из лаборатории мы ушли, и сидели теперь в обычной
аудитории, в которой если и можно было бросить что-то в другого, то
разве что маркер. Или стул, если хотелось двинуть чем-то покрупнее.
А двинуть хотелось не только мне. Взгляды, которыми награждали
Шмакова, были далеки от приятельских. Его уже не держали, а
держались от него подальше.