Состоялась процедура знакомства, в ходе которой Цент так сердечно, от всей души, пожал Владику хилую ладошку, что очкарик взвизгнул и даже слегка присел.
– Маринка сказала, он программист, – сообщила Анфиса, когда они уселись в автомобиль, и Цент направил его следом за машиной Владика. – Зарабатывает хорошо.
– Шлюха твоя Маринка, – проворчал Цент сквозь зубы, и стал шарить по карманам в поисках сигарет. – За бабки под кого угодно ляжет.
– Неправда, – возмутилась Анфиса. – Она уже давно с этим завязала.
– Она с этим да, а это с ней нет. Слушай, куда это они ехать собрались? Очкарик сказал, что сорок километров, или больше. Он на Камчатке дачу купить не мог?
– Там место хорошее, – начала убеждать Анфиса. – Очень красиво. Природа, птички поют. Лес недалеко, озеро.
Прозвучало не слишком заманчиво. Всякие там леса Цент не любил, после того как однажды недруги из конкурирующей группировки привязали его к дереву с целью сжечь заживо. Уже и бензином облили, уже и спички достали, но, слава богу, братва подоспела, не дала в обиду. Цента отвязали, несостоявшиеся инквизиторы заняли его место. Смешно так горели, дергались, орали. А запах от них исходил столь заманчивый, что у Цента так слюнки и текли. Что же касалось певчих птичек, то к этим пернатым фашистам Цент давно питал ненависть, как раз с тех пор, как купил свою первую машину. В лихие девяностые отстреливал их прямо с балкона, так что весь двор был завален трупами убиенных ворон и голубей. Теперь же времена были не те, и пернатые могли без опаски гадить на автомобили. Цент, конечно, не смирился, пару раз накрывал им поляну путем рассыпания отравленного зерна, но это не помогало. На место померших от коварного угощения птичек являлись новые, поскольку бабки во дворе исправно прикармливали их семечками и хлебом. В былые времена Цент разобрался бы со старыми кошелками, а ныне приходилось терпеть и страдать.
– Я там была один раз, мне так понравилось… – завела шарманку Анфиса. Цент знал, что если подруга начнет о чем-то вещать, то это может продлиться вечность. Дабы заглушить ее рупор, он включил радио и попал на новости. В новостях, как уже повелось, народонаселение призывали затянуть пояса, сплотиться, стиснуть зубы и потерпеть ради чего-то там. Вместо коммунизма теперь пытались всучить патриотизм, дескать, вот ради него-то и надо потерпеть. Цент поспешно выключил радио, боясь сорваться и кого-нибудь убить. Он как будто вновь вернулся в золотое детство, и ему снова читали сказки о пионерах-героях, теперь, правда, уже не бабушка, а всякие говорящие головы из телевизора. Будто бы и не было лихих девяностых. Будто это был сон, сказочный, волшебный, прекрасный, но лишь сон. Если так, то Цент уже сто раз пожалел, что проснулся.