Я произнес этот монолог со всей возможной искренностью. Я был честен. Я хотел, чтобы она причинила мне ответную боль. Это были бы новые МЫ.
Она смотрела на меня. Внутрь меня. Эти прекрасные глаза, остекленевшие и сияющие, как маленькие голубые кровоподтеки. И все же она выглядела более сильной, чем я когда-либо ее видел. Непривязанной. Одинокой. Недостижимой.
Для меня.
Дело было сделано. Четыре с половиной года. Я должен был позаботиться о том, что она продолжит со мной знаться. И в то же время мне было наплевать. Мне нужно было что-то – что угодно, – что подтолкнуло бы меня вперед. Через край, если понадобится. Я хотел винить ее в том, что могло случиться. Я хотел мифологизировать ее. Ту, Кто Стала Мстить Тому, Кто Посмел Взбунтоваться.
Любовь убила больше людей, чем рак. Ладно-ладно, может, и не физически, зато она омрачила больше жизней. Лишила большего числа надежд, помогла продать больше лекарств, вызвала больше слез.
Если смотреть в ретроспективе, вот что это было – мои пробы на роль Хитклиффа[2] из Хакни. Я подбросил еще парочку отборных оскорблений, как то: твой папаша – придурок, твой брат – дебил, ты для меня недостаточно умна, а я – гений, и мне надоело притворяться глупее, чем я есть… и пошел к стойке за бренди. Как видите, я все же припомнил бо́льшую часть подробностей, но вполне могли быть и какие-то еще, которые я забыл.
Ради нее надеюсь, что нет.
В тот вечер, пытаясь съесть кебаб, я таки навернулся со своего здоровенного черного велосипеда где-то в районе парка Виктории. Мне было все равно, сумею ли я подняться с асфальта. Я хохотал и пел «Рожденный свободным» и каким-то образом позже ночью добрался-таки до ее квартиры. Как обычно, она оставила для меня дверь открытой. Помню, я еще подумал: «Вот сука… она не восприняла меня всерьез».
Но, завалившись к ней в постель, почувствовал вибрации: она плакала, пока не уснула. Помню, как она одевалась на следующее утро. Извиваясь, натягивала комплект белого нижнего белья. Стоящая перед зеркалом, она была ошеломительна. Выражение, которое было у нее на лице, когда она решала, нравится ли ей, как она выглядит, резко контрастировало с тем, которое появилось, когда она поймала меня за подглядыванием. На моем месте вполне мог бы быть какой-нибудь бездомный, выглядывающий из-под одеяла.