«Кровью, сердцем и умом…». Сергей Есенин: поэт и женщины - страница 28

Шрифт
Интервал


У Ани была подруга Мария, которая после окончания училища тоже стала работать учительницей. Есенин успел познакомиться с Машей до его отъезда из Константинова в Москву. Возможно, в связи с этим отношения Сергея с Аней начали ухудшаться. Ей стало известно, что Сергей ведет переписку с ее подругой Машей Бальзамовой. Такая измена ей была неприятна. Последовали упреки, подозрения. В феврале 1914 года Есенин написал Бальзамовой: «С Анютой я больше незнаком, я послал ей ругательное и едкое письмо, в котором поставил крест всему». Казалось, что все закончено, возврата к прежним отношениям нет. Но образ первой юношеской любви вытравить из своей души Сергей не мог.

В начале 1916 года Есенин отправляет в «Ежемесячный журнал» редактору Виктору Сергеевичу Миролюбову стихотворение «За горами, за желтыми до́лами…», которое было опубликовано в апрельском номере журнала с посвящением «Анне Сардановской». Есенину очень хотелось, чтобы Анюта прочитала его строки о родных местах, почувствовала его тоску по всему, что было дорого им обоим. Это стихотворение не было любовным посланием девушке, а было «поэтическим этюдом» о родной земле, на которой жили и приметили друг друга Сергей и Анюта.

За горами, за жёлтыми долами
Протянулась тропа деревень.
Вижу лес и вечернее полымя,
И обвитый крапивой плетень.
Там с утра над церковными главами
Голубеет небесный песок,
И звенит придорожными травами
От озёр водяной ветерок.
Не за песни весны над равниною
Дорога мне зелёная ширь —
Полюбил я тоской журавлиною
На высокой горе монастырь.
Каждый вечер, как синь затуманится,
Как повиснет заря на мосту,
Ты идёшь, моя бедная странница,
Поклониться любви и кресту.
Кроток дух монастырского жителя,
Жадно слушаешь ты ектенью,
Помолись перед ликом спасителя
За погибшую душу мою.
(Сергей Есенин. «За горами, за жёлтыми долами…». 1916)

В начале июля 1916 года Есенин писал Анне Сардановской из Царского Села, где проходил действительную службу: «Я ещё не оторвался от всего того, что было, потому не переломил в себе окончательной ясности. Рожь, тропа такая чёрная и шарф твой, как чадра Тамары… В тебе, пожалуй, дурной осадок остался от меня, но я, кажется, хорошо смыл с себя дурь городскую.

Хорошо быть плохим, когда есть кому жалеть и любить тебя, что ты плохой. Я об этом очень тоскую. Это, кажется, для всех, но не для меня.