Видимо, уход Толстого из семьи – лучшее, что бывший граф мог для семьи сделать.
В дневнике Крандиевской можно прочесть: «24 марта 1939 г., Заречье.
Ночью думала: если поэты – люди с катастрофическими судьбами, то по образу и подобию этой неблагополучной породы людей не зарождена ли я? По-житейски это называется: всё не как у людей. Я никогда не знала, хорошо ли это или плохо, если не как у людей? Но внутренние законы, по которым я жила и поступала всегда, утрудняли, а не облегчали мой путь. Ну что же! Не грех и потрудиться на этой земле».
«Вечер 3 мая 1939 г., Заречье.
Осуществление идей часто бывает их искажением. Происходит это по вине осуществителей. Грубость и нечистоплотность человеческих рук уродует самые прекрасные вещи. Недостаточно утвердить идею в сознании. Чтобы воплотить ее в жизни, не изуродовав, надо, чтобы она вошла в плоть и кровь носителя и воплотителя своего, стала первопричиной его поступков и двигателем. Почему идеи христианства вели человечество в течение многих столетий? Потому, что идеи любви претворены были в жизнь Христом, и Его крестная смерть стала для людей жизненным символом жертвенной любви. Если бы Христос только проповедовал, не утвердив учения крестными своими муками, – разве идеи христианства были бы так понятны и дороги людям?»
Здесь мы наблюдаем жесткое понимание происходящего и возможность назвать вещи своими именами. Это позволяет поэту глядеть на происходящее из вечности.
Книга Крандиевской «В осаде» (о блокадном Ленинграде) – книга о бесстраши души. Это главная тема лирики Крандиевской, начиная с 1910-х годов. Но к личному прибавилось народное, и личное стало народным.
Никто из советских поэтов не написал таких строк:
…Если на труп у дверей
Лестницы черной моей
Я в темноте спотыкаюсь,
Где же тут страх, посуди?
Руки сложить на груди
К мертвому я наклоняюсь.
Спросишь: откуда такой
Каменно-твердый покой?
Что же нас так закалило?
Знаю. Об этом молчу.
Встали плечом мы к плечу,
Вот он покой наш и сила.
Автор замечательного исследования о поэзии Крандиевской Андрей Чернов отмечает: «Пушкин, ссылаясь на Дельвига, повторял: чем далее к небу, тем холодней. Но космическая, астральная и посмертная тема Крандиевской так наполнена двадцатым, если не сказать двадцать первым, веком, что возникает небывалый синтез средневекового византийца Паламы с Эйнштейном, а еще с Тютчевым и чем-то своим: она живет не просто в разомкнутой вселенной, она живет в мире, где первотолчок начала мира одушевлен, связан с собственным рождением. Через музыку, через сон, через реалии двадцатого столетия она находила одушевленную, одухотворенную смыслом явь видимой и невидимой вселенной: