Вдруг из прихожей донесся резкий звук хлопнувшей двери. Полина услышала и обернулась. Казимир не успел сделать шаг назад, и истошный визг ударил по барабанным перепонкам. В следующее мгновение фонтан воды плеснул в лицо. Казимир в испуге отпрянул назад, наткнувшись спиной на вернувшуюся с работы жену.
– А-а-а, убирайся!! – Ввизжала Полина, прикрываясь сорванной со своего крепления занавеской. Струи воды хлестали по всем направлениям.
– Ты что здесь делаешь?! – Кричала Юля, пытаясь за шкирку выволочь мужа из ванной.
Какофония звуков, воплей, шума воды обрушились на Казимира. Собственный колокол раскачивался внутри головы и натужно гудел набатом. Он не понимал слов, что выплевывала ему в лицо Юля. Но слова эти были как хлесткие болезненные пощечины. Истерически рыдала напуганная до смерти Полина. И фоном шумела и шумела вода.
Он растерянно и беспомощно пытался объяснить, оправдаться, но его никто не слушал. Юля с искаженным гневом и ненавистью лицом наступала на него, обвиняя во всех смертных грехах, угрожая полицией, потерей работы и всенародным позором. Через десять минут Казимира, мокрого, потрясенного до глубины души, в четыре руки вытолкали из квартиры на лестницу. Следом полетели пальто, ботинки и старая спортивная сумка с какими-то его вещами. Дверь в его квартиру, в его собственный дом захлопнулась так решительно, что он понял: «все, конец!». Он был раздавлен, унижен, уничтожен. Он перестал существовать, осталась только жалкая оболочка, форма, ничем изнутри не заполненная. И только на самом донышке изуродованной, искореженной души плескалось что-то темное, мрачное, мутное.
Появление в его жизни Маши Гореевой было подобно появлению солнца на крайнем севере после долгой полярной ночи. Миша Потапов воспрял духом. Он знал, что она давно замужем, даже успела обзавестись симпатичным сынишкой, что просто приехала проведать маму, а значит долго тут не задержится. Но это только подстегивало, заставляло спешить.
Потапов привел себя в порядок, отмыл многодневную грязь, побрился, даже старательно причесал, пригладил непослушные, отросшие вихры. И затеял генеральную уборку. После смерти мамы из него как будто высосали всю кровь. Не было сил ни на что, не то, что мыть полы или вытирать пыль, даже еду готовить не хотелось. Аппетит совершенно пропал, и он перебивался бутербродами и консервами, поэтому исхудал, и одежда теперь висела на нем мешком.