– И тою северной порой призвали мы народ лесной, чтоб звери излечили раны, – продолжал он в полусне:
Настал природы тёплый май,
Вновь возродился урожай,
И страж затих у гор, где мира край.
Но волею тревоги он освободился,
К великому несчастью спящий пробудился.
– Глупые россказни, и суеверия! – отмахнулся Владимир и толкнул Лешего в плечо.
Тот едва ли пошевелился. Молча сидел, поглаживая усы. Степан выразил взглядом непонимание. Он не знал, кому и чему верить. Пайрия смолк и провалился в сон.
– Однажды мы заметили, как начали пропадать вещи, – продолжал Анатролий.
Он и сам был изрядно опьяневший, смотрел на Степана косым, мутным взглядом и с трудом шевелил языком.
– Дескать, подумывали, что ворует кто-то, но кому тут наше снаряжение надо? Местным и даром не нужно. Они всё равно не умеют им пользоваться и сторонятся современных вещей. Потом подумали, что просто терялось при переездах. Один раз это случайность, а дважды – уже заговор, – глядя, как в буржуйке тлело пламя, продолжал Анатролий,
В его глазах сверкали отсветы огня, а на стенах чума плясали тени, словно силуэты мистических чудовищ.
– Мы поочерёдно дежурили и замечали, как кто-то ходил среди ночи по лагерю, заметая следы, и собаки его не трогали. Боялись, скулили. Местные вскакивали с лежанок, в воплях, рассказывали о том, как слышали с обратной стороны чумов чьи-то шаги. Не человеческие, не звериные. Топот копыт. Не олений, – понизив голос, сказал Анатролий и озвучил сказанные слова хлопками ладони о кожаную стену жилища. – Одна девочка из здешних увидала чудовище, поседела и потеряла дар речи. На подступах леса мы сами замечали обезглавленные трупы людей, вывороченные наизнанку человеческие останки с обглоданными костями, аккуратно сложенные, будто специально, и кровавые рисунки на снегу загадочных неизвестных символов. Местные говорят, что это древние запретные знаки, ограждающие посторонних от опасностей тайги.
– И-и-и-и что потом? – пугливо выдавил из себя Степан.
От всех этих историй его бросало в дрожь. Он ничего с собой не мог поделать. Во время опьянения Степан всегда чувствовал обострение страха.
– А ничего! Как капканы ни ставили, зверь так и остался неуловим, а своих мы всё теряем. Да причём ни каких-нибудь, а самых умелых, – огорчился Владимир и хрипло откашлялся.