– Представляешь, нашу богадельню прикрывают. Аркаша сказал, бабки кончились, – пожаловался Святослав Ильич Тамаре с порога вместо приветствия, даже не отдышавшись.
– Подумаешь! Было бы о чём горевать. Не работа, а так – недоразумение одно, – попыталась успокоить вошедшего порхавшая в пеньюаре и чулках обольстительная хозяйка дома и жадно впилась ему в губы. – Мне страсть как не терпится!
Гостю помогли разоблачиться, избавили от исподнего и даже потёрли в душе спинку. Тот женские старания оценил, на время забыл о проблемах и под дымящиеся благовония дал стране угля.
Потом повалялись часок, и мужчина вдруг засобирался.
– Куда это ты намылился, свинья неблагодарная? – заворчала Томка. – Мне ещё хочется минимум разок.
– Нет настроения! – отрезал Кузяев. – Думы в голову так и прут: а что, если кинет? Вдруг нет у него никакого товара?? Мне тогда по миру идти???
– И что?
– Да ничего! Навещу мироеда прям сейчас. Возьму его тёпленьким…
Безродный всегда спал без задних ног и через две закрытых наглухо двери не расслышал бы звонка, не ткни его в бок проснувшаяся в обнажённом естестве Лидия Аристарховна.
– Аркадий Агафонович! Кто-то пришёл. Слышите? – всё ещё по привычке блюдя дистанцию на вербальном уровне, но уничтожив её этой волшебной ночью до основания на уровне органолептическом, бухгалтерша навалилась роскошной левой грудью пятого размера на бывшего начальника.
– Лидия Аристарховна, любезная, спите! Кто будет шляться в столь ранний час? – сквозь сон пробурчал старик и сей же миг снова впал в анабиоз.
– Да очнитесь вы! Там уже стучать начали!! Вдруг пожар!!!
Безродный, зевая, отлепился от жаркого тела Пудовой, упаковал чресла в семейные трусы с аппликацией заходящих на посадку аистов, пощупал ощетинившиеся щёки и побрёл открывать.
Звонки и стуки при этом становились всё настойчивее и бесцеремоннее.
– Иду, иду же! Кого там черти принесли? – бывший держатель фотостудии прильнул к глазку и смачно выругался на языке Шекспира. – Кузяев, маза фака, тебе чего?
– Отоприте, Аркадий Агафонович, разговор есть! – в голосе Святослава Ильича звучала воронёная сталь, поэтому бывший детдомовец, впитавший эти интонации с молоком из бутылочки с инвентарным номером шестьсот шестьдесят шесть, возразить не посмел.
Лязгнули засовы четырёх импортных замков, и тот, кто по определению хуже татарина, нахально переступил порог квартиры.