Ну, и прошло затем несколько дней, ничего с бабой не случается, и она уж вздумала пойти к колдуну и взбучку надавать.
А тут мужику понадобилось ехать в город, и баба осталась в доме одна. Наступил вечер. Легла баба на печь, зевнула в урочный час, дабы шибче сон на неё навалился со всех концов, а сна и нет. «Что такое?» – думает. И на другой бок перевернулась, подушку кулаком умяла, зевнула эдак, что кости внутрях затряслись, а заснуть не может. «Это, – говорит. – вестимо оттого, что я солёненького на ужин объелась.» – «Мне бы, – говорит. – в подобных вопросах надо научиться сдержанности и держать себя в руках.» Вот с завтрашнего дня и заказала научать себя сдержанности, а пока решила поспать. Но не заснула, а в полночь родился у ней ребёнок. Тихенький такой мальчонка родился, слегка глазиком косоватый – но уж тут бабе выбирать не приходится, бери чего дают. Она спеленала его и положила к себе на колени. Баюкает.
– Киска, брысь да киска, брысь! – поёт. – На дорожку не ложись! Наш Ванюшенька пойдёт – через киску упадёт!..
Ребёнок тут завозился в пелёнках, глазиком задёргал – видно, на шалопутную киску плохую думку завёл. «Да ладно, – думает баба. – у нас всё равно кошек нет.» Тут другая беда приключилась: кормить дитятко-то чем-то надо, а у бабы в грудях пусто.
– Ну, – говорит. – ты спи пока маленький, а я буду думу думать, как тебя накормить и напоить.
– Мамаша! – тут ей чей-то голос слышится. – Есть хочу!.. Не дашь мне есть, так я тебя съем.
Баба перепугалась голоса, смотрит по сторонам: а в избе никого нет. Сперва подумала, что мужик ейный из города вернулся тихой сапой и теперь так подшучивает, но нигде нет места мужику в избе, чтоб спрятаться. А голос злобный совсем рядом с бабой слышится. «Съем тебя да съем тебя!» – говорит.
«Что такое?» – думает. И видит: ребёнок, которого она давеча родила, смотрит на неё пристально, словно заживо сожрать хочет. Рожу-то до того скривил, что иному злыдню такую скривить ещё надо уметь постараться. И вроде клыки из ребёночьего ротика выпростались и принялись посверкивать не к добру. Испугалась баба, положила ребёнка в люльку, а сама стала молиться.
Долго так молилась, устала, приглядывается: а вроде бы всё в избе тихо да сумеречно, лишь свечной огарок привычным треском шипит. «Ну, – думает. – померещилась мне эта история с ребёнком, не может он этакое окаянство в свои молодые лета учинить.» И легла спать.