— Они хотят, чтобы он убился прямо о нас, — сухо подвёл итог
император. — И зная темперамент драконов, это может оказаться
вполне возможным. Если он нанесёт слишком сильные разрушения или
скажет слишком много оскорблений власти, мы не сможем закрывать на
его импульсивность глаза.
— И вновь Марш свободы, — согласился Бертрам. — Это начинает
раздражать.
Когда-то запущенный Сиарис ком уже было невозможно остановить.
Ударив по жречеству, мелкой буржуазии и безземельному дворянству,
латунная драконица заставила вспыхнуть пламя, которое горело само
по себе.
Те же жрецы перестали молчать и начали задавать вполне резонные
вопросы о причинах бесконечного накопительства богатств их храмов,
если главной цель было служение богам. Купцы поднимали головы и
интересовались, почему, хоть они приносят большую часть денег в
казну и развивают промышленность, к ним отношение хуже, чем к
каким-то оборванцам. Безземельное же дворянство просто было
недовольно, что у кого-то есть всё, а у них нет ничего.
Вся эта мешанина из амбиций и людских судеб бурлила не просто на
одном континенте, она захватила весь Тарос. Поэтому, когда люди
Бертрама уничтожали их в одном месте, они просто прибывали
откуда-то ещё в другом.
Не говоря уже о том, что в этих ячейках почти отсутствовало
центральное управление. Единственная, кто имела хотя бы примерный
контроль, была Святая, но драконица редко использовала свои
привилегии, почему её и ценили революционеры.
В конце концов, куда приятнее верить в символ, когда он молчит и
не отдаёт приказов.
Лев Думов с трудом разлепил глаза, но в следующее мгновение все
признаки сонливости мгновенно исчезли.
Попытка дракона хоть что-то прохрипеть немедленно провалилась,
ведь сузившееся горло не сумело протолкнуть даже единственного
звука.
Инстинктивно подняв лапы к голове, Лев протёр широкие, словно
блюдца глаза, и вновь оглядел раскинувшееся перед ним прекрасное
зрелище.
Всюду, насколько хватало взгляда, простирались сверкающие
золотом поля. Однако вместо обычных органических растений, которые
казались Аргалору скучными и презренными, его взору предстали
колосья пшеницы, выполненные из чистого золота.
Километр за километром, изящно и с непревзойденной тонкостью
обработанное золото возвышалось на черных агатах и ониксах —
драгоценных камнях, которые словно изображали землю.