Я ограничился вздохом. Филин озвучил мою мысль:
– Всем ты хорош, Жбан, но для полного совершенства тебе стоило бы родиться немым.
Пока Жбан обдумывал оскорбление и сжимал кулаки, на пороге заведения появилась грудь. Грудь несла за собой небольшую изящную головку с обесцвеченными локонами – всем хорошую головку, кабы не два лишних подбородка. За головкой двигалось и остальное тело. Рыжие ресницы дрогнули, и увеличенная копия красотки с вывески пропела:
– Мальчики! Что будем делать? Стрижка, бритье, массаж? Орошение кишечника?
Взгляд зеленых глаз хозяйки рассеянно скользил по нашим лицам, пока не остановился на моем. Тут глаза расширились, и на губах женщины заиграла хищная улыбка. С неожиданной для такой толстушки прытью она подлетела ко мне и, прежде чем я успел опомниться, пылко обняла.
– Наконец-то! Ах ты негодник, заставил-таки себя ждать! Волосики совсем пыльные, глазки усталые-усталые. Ну дай же, дай же я поцелую моего птенчика…
Яростно пахнуло парфюмом. В глубоком вырезе платья обнаружилось нечто розовое, пышное и тестообразное. Жаркие выпуклости обтекли меня и вобрали, и я совсем уж было потерялся в этом пиршестве плоти, когда мою обожательницу с силой от меня оторвали.
– Ах ты шалава! – взвизгнула Паллада и, тряхнув мышиной шевелюрой, отвесила красотке пощечину. – Руки прочь от него, прочь, старая сучка!
За первой пощечиной последовала вторая, бросившая воющую красотку в пыль.
Я, распахнув рот, глядел на это непотребство. Афина выпрямилась, подбоченилась. Ноздри у нее воинственно трепетали, а глаза сверкали. На секунду – на долю секунды – явилась мне стройная воительница, гордая, статная, платиноволосая. Косы на ее голове уложены были блестящим шлемом. Явилась – и сгинула, оставив прежнюю немытую бабенку. Та, впрочем, тоже не задержалась и, погрозив мне пальцем, растаяла в воздухе.
– Ы, – сказал я.
– Караул! – визжала мадемуазель Вера. – Грабят, убивают, насилуют! Герик, Герочка, пусик, ну что же ты сидишь?! Помогите, люди, женщину убили!
Жбан дернул меня за руку. Гигант в кресле заворочался, воздвигся во весь свой немалый рост. Цирюльник пискнул и нырнул куда-то за шторку. Геракл сморщился, буркнул:
– Иду уже, иду, – и потащил из-под кресла здоровенную узловатую палицу.
Филин процедил сквозь зубы:
– По-моему, пора убираться.