Будищев не слишком прислушивался к тому, что
говорил священник. Накануне, ему, наконец, удалось-таки избавиться
от порядком надоевшей бородки и побриться. Дело это оказалось не
самым простым. Безопасных бритв, одноразовых станков или
чего-нибудь подобного, не существовало еще в природе, а похожая на
маленький тесак опасная бритва, мало того, что стоила совершенно
безумных для солдата-новобранца денег, так ей еще надо было уметь
пользоваться. Можно было, конечно, обратится к цирюльнику Федоту
Скокову - такому же солдату, находившемуся в подчинении у ротного
фельдшера. Но последний брал за такого рода услуги не менее как
полкопейки за раз, а взять их было неоткуда. Выручили, как ни
странно, вольноперы Штерн и Лиховцев, с которыми у него постепенно
установились почти приятельские отношения. Хотя сами они, подражая
опытным солдатам, отпустили небольшие бороды, бритвенные
принадлежности у них были, равно как и опыт обращения последними.
Ловко убрав щетину с его щек и подбородка, Николаша цокнул
языком.
- Ну чем не Граф?
- Да иди ты! - отозвался Дмитрий, внимательно
разглядывая себя в маленькое зеркальце.
Оставленные самозваным брадобреем небольшие усики
придавали ему немного пижонский или, как выразился Штерн, фатовской
вид. Но нельзя не сказать, что ему они действительно шли. Так что
усы остались, а кличка "Граф" намертво прицепилась к Будищеву среди
солдат. Впрочем, чисто выбритое лицо, спрыснутое вежеталем,
доставляло почти физическое наслаждение, так что со всем остальным
можно было мириться. Все это время, в полку не прекращались всякого
рода учения и стрельбы, поэтому солдаты и офицеры порядком
утомились. Их благородиям повезло больше, сразу же после окончания
присяги, отцы города пригласили их на торжественный обед,
посвященный их отправке, так что с нижними чинами остались лишь
дежурные. Вольноопределяющиеся, получив увольнительные билеты, так
же усвистали в город, а солдаты, набившись в казарму, оказались
предоставлены сами себе. Выданной после присяги водки, было
достаточно, чтобы привести их в минорное настроение, но мало, чтобы
подбить на "подвиги". Поэтому они, разбившись на кучки, вели
негромкие беседы, вспоминали дом, а затем затянули песню. Дмитрий
петь не умел, рассказывать о своей прошлой жизни ему было нечего, а
потому он просто сидел в уголке, лениво прислушиваясь к
происходящему. Рядом с ним устроился Федька Шматов, старавшийся в
последнее время держаться рядом. Некоторое время он сидел молча, но
подобное времяпровождение было совершенно не в характере молодого
солдата, а потому, поёрзав, он сказал, вроде как ни к кому не
обращаясь: