– Так! Спокойно! – он закрыл глаза, через мгновение открыл, посмотрел на ногу. – Что получается, лечили, значит, душу, а вылечили ногу? Ну Цырен, ну… шаманский сын!
Ермаков, чтобы удостовериться, не сон ли это, крепко ущипнул себя за ту самую ногу – и тут же от боли заскрежетал зубами. Какая к черту галлюцинация, какой сон?! От такой нешуточной боли впору было во все горло вопить, котов-полуночников с крыш диким криком согнать.
От такой новости мучительно захотелось курить, и он стал охлопывать карманы в поисках сигаретной пачки. Однако в брюках оказалось пусто, а в нательной рубахе (и кто же ее на него одел, всегда же в тельняшке ходил) карманов не имелось по определению.
Но тут свет луны упал на столик, и он разглядел искомое – раскрытую пачку папирос, коробок спичек и какую-то плоскую консервную банку без крышки, набитую окурками.
Ермаков всей пятерней почесал затылок – когда же он успел столько накурить, и почему проводник на такое вопиющее нарушение не среагировал?
И тут же нашел ответ – так он же не на пассажирском едет, а на ремонтном. Здесь все курят. Вагон старый, еще довоенный – в детстве он на таких бывал с дядей, в депо для ремонтников стояли. И, как он помнил, такой старенький вагончик был прицеплен в хвосте.
С Сергеем они садились в первый по ходу движения, повидавший виды зеленый плацкарт, обычно и используемый в ремонтных поездах для перевозки бригад. А это означает только одно – по непонятным причинам его перенесли из одного вагона в другой.
Не успел Ермаков обдумать эту мысль, как поезд сбавил ход, остановился, свистнул, пыхнул и лениво затрухал в обратном направлении, вильнув всем железным телом на стрелке.
– Что за гребаные маневры? Куда он корячится? – он ругнулся про себя. – Угомонись ты, наконец!
Поезд словно послушался, чихнул паром, дернулся в последний раз и замер.
– Ну вот, молодец! – он удовлетворенно кивнул и в душе рассмеялся от мысли о том, что поезд мог послушаться его команды.
Он почесал переносицу, еще не до конца веря в случившееся, осторожно разогнул, согнул и снова разогнул вновь обретенное сокровище. «Да уж, – как говаривал Ипполит Матвеевич Воробьянинов, – да уж».
– Нога цела, и это факт, – он закурил.
Привычный табачок, пусть и немного крепковатый, утешил душу от потрясения чудесно исцеленной ноги: