Некоторое время, правда, всех удивлял Вадим Климов, как-то беспричинно резкий как с Андреем, так и со Снежкой, словно за что-то был обижен на них обоих. Андрей, привыкший видеть в нём близкого друга, воспринимал это очень болезненно. Напротив, с Орловым Вадим в то же время как-то сблизился, часто сам заводил с ним разговор и строго пресекал любые попытки кого бы то ни было задеть Орлова или посмеяться над ним. Орлов-то и обещал разобраться, когда Снежка, не выдержав, пожаловалась ему на Вадима. На следующий день Климов подошёл к ней с прежней открытой улыбкой, извинился, правда, так и не объяснив, за что, и вроде бы стал прежним. Однако в глубине глаз Вадима и Снежка, и Света часто ловили тихую, приглушённую грустинку, которой раньше не было. Прежний сияющий Белый стал меньше улыбаться и больше задумываться, никому не рассказывая, о чём. И странная его дружба с Орловым не только не прошла, но день ото дня укреплялась. Причём сближение происходило именно по инициативе Вадима, сам Мишка не очень-то к нему стремился и, казалось, поначалу был удивлён так же, как и все.
Светка раньше других просекла, что ветер переменился, и, в свою очередь, начала доброжелательнее контактировать с Орловым. Вслед за ним Мишке стали улыбаться при встрече и остальные – поссориться с Вадимом не хотелось никому. Сам Орлов поначалу реагировал на всё с осторожностью, словно подозревая ребят в том, что они задумали что-то против него и пытаются усыпить его бдительность, но постепенно привык, и сам стал меньше командовать и подкалывать всех вокруг, ведь теперь его слушались и без этого.
В общем, Орлов наконец-то становился таким же равноправным членом коллектива, как и все. Уже и Вадик, и Кирилл с удовольствием смеялись над нескончаемым потоком Мишкиных шуток, уже Светка просила Мишу на полустанке починить её каблук, и Орлов – удивительное дело – не ёрничая, сосредоточенно заколачивал разболтавшийся гвоздик тяжёлой рукояткой штопора, уже... Впрочем, всего не перескажешь!
Узнав, что поезд стоит целых тридцать пять минут, Гуров буквально силой заставил Снежку пойти прогуляться, поручив её Кириллу. Сам Андрей остался в душном купе, сказав, что на него внезапно накатили муки творчества. Все знали, что в такие моменты его действительно лучше не трогать. Под влиянием вдохновения, Андрей лихорадочно записывал строчки на первом подвернувшемся обрывке бумаги, перечитывал написанное, густо зачёркивал, ломал от досады карандаши и ручки и писал снова. Иногда после этого появлялись новые тексты песен, которые Гуров с гордым удовольствием читал друзьям, особенно охотно – Снежке и Орлову, которые всегда бурно и искренне восхищались его творениями. Иногда не получалось ничего, кроме бессмысленного набора фраз, но и их Гуров заботливо сохранял, чтобы, как он говорил, попытаться доработать позднее.