Я подошел к нему, заинтригованный. Это было невозможно. Его
травмы были смертельными, но все же он был здесь, каким—то образом
живой - или, по крайней мере, в сознании. Насколько выносливыми
могут быть люди в этом мире? Было ли это свойственно всем им, или
он был в чем-то уникален? Мое любопытство разгорелось, когда я
опустился на колени рядом с ним.
Его дыхание было затрудненным, неглубоким. Под ним растеклась
лужица крови, но он оставался настороже, в его глазах мерцали
последние остатки сознания.
- Что ты сейчас чувствуешь? – Спросил я, в моем тоне не было ни
капли сострадания, только любопытство. - Тебе больно? Или боль
утихла? Как получилось, что ты все еще жив, несмотря на эти раны?
Скажи мне, каковы пределы выносливости твоего тела? Он не ответил,
но я видел в его глазах борьбу, в нем медленно угасал огонек жизни.
Его губы шевелились, но не было слышно ни звука. Я продолжал
расспрашивать его, неустанно пытаясь понять. “Сколько может
выдержать твое тело, прежде чем оно сдастся? Могут ли другие
пережить такие травмы, или это ваш уникальный случай? Из чего вы
сделаны, что позволяет вам оставаться здесь, на краю смерти?”
Все еще стояла тишина. Его глаза остекленели, и я почувствовал,
как последняя искра жизни гаснет у меня на глазах. Его тело наконец
подчинилось неизбежному, а вместе с ним и мои вопросы остались без
ответа. Я встал, глядя на его безжизненное тело, чувствуя легкое
разочарование. Я был так близок к тому, чтобы открыть нечто
большее, более глубокое понимание границ жизни и смерти в этом
мире. Но его смерть наступила слишком быстро. Казалось, мне
придется найти других, более выносливых испытуемых для изучения,
чтобы проверить, насколько далеко может зайти их организм, прежде
чем они сдадутся.
Было что-то тревожащее и в то же время, завораживающее в
осознании того, что моя жажда знаний и исследований превзошла все
моральные границы. Я понимал, во что превращаюсь, но, как ни
странно, не чувствовал вины — ни стыда, ни колебаний, когда думал
об этом. Как будто моя связь с тем, что когда-то делало меня
человеком, с такими обыденными ценностями, как сочувствие или
раскаяние, оборвалась.
В какой-то момент я мог раствориться в безмятежности природы,
очарованный шумом ветра в кронах деревьев или пением птиц. А в
следующее мгновение меня охватила неутолимая жажда борьбы, желание
раздвинуть границы жизни и смерти, боли и выживания.