Одним стремительным броском она оказалась под правой рукой всадника, рывок вниз, за подол плаща — всадник грузно рухнул на землю. Короткий замах, лезвие у горла, две капли крови… какое-то неясное чувство остановило её руку. Тассия доверяла своему чутью. Случайное движение, мимолетный взгляд — она всегда умела отличить друга от врага. Всадник не был врагом.
— Назови себя, — процедила она. — Назовись, иначе, клянусь именем своего отца, я с огромным удовольствием перережу твою глотку.
Всадник, с трудом выговаривая слова, сказал:
— Леди Тассия, меня к вам послал ваш отец. Прошу, не убивайте меня лишь за то, что я выполняю его волю. Он попросил передать вам этот амулет, сказав, что он усилит вашу силу разума, — гвардеец пытался подняться — Он сказал, что вы сами все поймете, — испуганно ответил Полуночный страж.
— Мое чутье никогда не обманывает меня. Ты врешь, говори то, что отец еще хотел от меня утаить! Или я пущу лезвие в твою глотку! — яростно ответила Тассия.
— Так и быть, миледи, только позвольте мне встать. — гвардеец медленно поднялся, опасаясь, что клинок пронзит его горло. — Суть послания вашего отца в том, что амулет зачарован и связан с вашим отцом. Он сказал следующее: «Прислушайся к собственному разуму, очисти свои мысли, не дай своим эмоциям взять над тобой верх! Иначе этим воспользуется культ.»
Тассия опустила клинок, и гвардеец облегчённо вздохнул.
— А теперь можно мне продолжить путь?
— Иди. — ответила девушка.
Спустя время, когда гвардейца и след простыл, Тассия, размышляя о словах отца, решила прикоснуться к амулету, и в тот же момент её окружило подобие видения, в котором она увидела своего отца, стоящего на балконе дворца с портретом её матери в руках, его возлюбленной. А после в её голове эхом прозвучал его могущественный голос.
— В этот день я похоронил её, твою мать. Мне было очень больно, я впал в апатию на следующие четыре недели, и все, что у меня от неё осталось, — этот портрет, на котором я запечатлел её такую жизнерадостную в день, когда ты родилась. Она была так счастлива, что целыми днями напевала мелодию себе под нос и танцевала. Ты украсила собой хмурые, суровые дворцовые будни, своей непоседливостью и неподдельной любознательностью, а также непоколебимой жизнерадостностью, видимо, доставшейся тебе от матери. Ты заставляла улыбаться всех слуг, даже тех, кто вечно ходил с хмурым и недовольным лицом, и даже дворцовых гвардиариев, которым по этикету не положено проявлять эмоций. Тот день еще долго не выйдет из моей памяти… Я не меньше твоего хочу, чтобы этот урод, что сделал это с твоей матерью, поплатился своей жалкой, безликой жизнью. Моя Ша’лиен должна быть отомщена во что бы то ни стало! — По лицу Д’Рейна скатилась скупая мужская слеза.