– Но все-таки это хоть стихи… – авторитетно сказала Прасковья Александровна. – Но зачем вы пишете такое озорство, как эти ваши… как они там?.. «Ах, тетушка, ах, Анна Львовна, Василья Львовича сестра…» Совсем не остроумно…
Пушкин рассмеялся:
– Я надеюсь, сударыня, что мне разрешается не всегда быть умным… – сказал он и вдруг захохотал: – Вы не можете себе представить, как разозлился мой дяденька Василий Львович на эти стихи! Мне пишут, что Мосолов, встретив его, поздравил с таким знаменитым племянником. «Есть с чем!.. – сразу разозлился тот. – Негодяй он, ваш знаменитый племянник!»
И он залился своим заразительным хохотом.
– Как у вас тут мило… – все играя, проговорила красавица печально. – И как жаль, что завтра я все это должна буду покинуть…
– Как завтра? – сразу встревожился Пушкин. – Но вы хотели…
– Да, но муж уже на взморье и ждет меня… – сказала она. – Завтра я должна выехать…
– Сегодня, на прощанье, мы поедем после ужина в Михайловское, – сказала Прасковья Александровна, которую немножко коробила смелая игра ее очаровательной племянницы с пылким поэтом, но в то же время и забавляла: эта непременно обработает!.. – Александр Сергеевич, вы ничего против не имеете?
– Но, боже мой… Я в восхищении…
И, когда все деревни вокруг спали уже мертвым сном и через Сороть лег золотой мост полного месяца, две коляски лунными дорогами покатились в Михайловское. Запахи ночи – то сжатою рожью с посеребренных полей, то сладким духом болотных трав с берегов Сороти, то смолистою лесною глушью, то гелиотропом, свежий букетик которого Анна Петровна снова прицепила к корсажу, – сладко волновали души: хотелось дышать еще и еще, хотелось жить, хотелось быть счастливым, во что бы то ни стало и скорее, скорее… И серебристые звезды чрез головы кучеров тихо плыли навстречу…
Старая усадьба спала. Только в одном из посеребренных луною окон мелькнуло молодое, бледное лицо: неспавшая Ольга увидала в лунном свете две четверки, его – она признала по соломенной шляпе – и их… И, закусив губу, она застонала тихонько…
– Мой дорогой Пушкин, окажите же честь вашему саду, покажите его госпоже Керн… – сказала Прасковья Александровна.
– С величайшей радостью… – отозвался он. – Идемте… И он подал колдунье руку. Нежный запах гелиотропа и ее теплая близость пьянили его. Они опередили немного других в этих высоких, полных причудливой игры лунного света аллеях старого, запущенного сада. Светляки нежно сияли в траве…