После этих слов принц Наполеон был вынужден взять в руки протянутое господином Фулем перо. Но вместо подписи он в раздражении поставил внизу документа огромную чернильную кляксу. Управляющему делами императорской семьи пришлось довольствоваться этой своеобразной подписью…
Госпожа Кастильоне, узнав о рождении престолонаследника, очень обрадовалась. И подумала, что теперь, когда императора перестали глодать заботы относительно беременности императрицы, он сможет принадлежать любовнице и душой, и телом.
Уверенная в своей неотразимости, Вирджиния с того дня начала вести себя крайне нахально. Она стала появляться при дворе в таких смелых декольте, что однажды вечером полковник Галифе, указав на ее почти полностью обнаженную грудь, сказал:
– Теперь я отлично узнал этих великолепных повстанок! Но смотрите, графиня, как бы одежды мужчин не стали сегодня им слишком тесными!..
Фраза была пошлой, но заставила Вирджинию улыбнуться. По правде говоря, она любила сальные шутки. Как-то раз на вечере у госпожи де Порталес господин Вимеркати, протягивая ей коробочку с леденцами, спросил:
– Графиня, не желаете ли пососать?..
– Смотря что, – ответила Вирджиния и залилась похотливым смехом.
У стоявших рядом ко многому привыкших придворных отвисли челюсти…
Майским утром 1856 года Вирджиния проснулась в дурном настроении. Отбросив простыни из черного шелка[23], она поднялась с кровати, сняла ночную рубашку и, подойдя к большому зеркалу, принялась разглядывать свое тело. Разглядывала она его долго, с любовью. Полюбоваться, действительно, было чем: об этом теле мечтали все мужчины при дворе. Устремленные к небу груди[24], чуть выделяющийся живот, безупречной формы бедра, волнующий зад, «курчавый лесок»… Она вздохнула…
Дело было девятого мая. Следовательно, прошло уже ровно четыре месяца с того дня, как она впервые увидела Наполеона III, а желание его обладать ею проявлялось лишь в подергивании себя за ус, в блеске взгляда или неожиданной краске смущения на лице. Но ни разу еще монарх не попытался увлечь ее на канапе. Мало того, он не допускал в отношении ее ни одного из тех быстрых, но точных жестов, которые говорят больше, чем поэма, и которые супруга кремонца посчитала бы за великую честь…
Знавшая галантную репутацию французского императора, Вирджиния была крайне удручена его сдержанностью.