Совершенно голая мадам Кореф лежала на кровати в обнимку с молодым протеже, вся одежда которого состояла из висевшего на золотой цепочке медальона со святым Бонифацием…
А сей медальон мало что мог прикрыть, тем более что для того, чтобы иметь свободу движений и не досаждать мадам Кореф, он держал этот медальон в зубах…
Сильно смутившись при виде желанной дамы, «принимающей от другого то, что он так хотел ей дать», маркиз сделал шаг назад. Но при этом задел прислоненную к стене трость. Она с грохотом упала на пол. Любовники вздрогнули и обернулись.
Увидев их замешательство, маркиз скрылся, сделав вид, что он ничего не видел.
Но его замешательство продолжилось на следующий день, когда он встретился с мадам Кореф и та попыталась оправдаться. Видя, что она покраснела, он не смог удержаться от вопроса:
– Скажите, мадам, почему это был не я?..
Ответ молодой женщины был до удивления простым:
– Потому что вы – слишком близкий друг!.. – сказала она, потупя взор.
Но госпожа Кастильоне, видимо, очень скоро забыла про эту историю. Поскольку ее связь с императором неожиданно оборвалась спустя всего лишь несколько дней после этого.
Настал вечер, когда она, явившись на улицу Бак, встретила удививший ее холодный прием со стороны императора. Она немедленно потребовала объяснений. Он сухо ответил, что она «сболтнула лишнего».
Опасаясь ревности императрицы, Наполеон III требовал от своих любовниц хранить в строжайшей тайне их отношения и безжалостно порывал с «болтушками».
Госпожа Кастильоне посчитала, что это – всего лишь преходящий каприз, но на самом деле вскоре окончательно впала в немилость.
Пять недель кряду она напряженно ждала записки, вызова, проявления прощения. Но безуспешно. В конце концов она, униженная, потерявшая всякую надежду, уверенная в том, что не смогла «выполнить» поставленную перед ней задачу, села в поезд, отъезжавший в Италию, увозя с собой в качестве утешения воспоминания о страстных последних ночах, проведенных с императором.
Эти воспоминания были ей так дороги, что спустя сорок два года после этого, составляя завещание и тщательно подбирая свои траурные украшения, она выразила пожелание, чтобы ее похоронили в «ночной рубашке, которая была на ней в Компьене в 1857 году».