Лицо толстяка чуть вытянулось, как вытягивается лицо ребёнка, который надул губы и готов вот – вот пустить слезу из уже заблестевших глаз. И было в этих глазах нечто, подкупающее своей наивностью настолько, что последующие слова сами сорвались с моих губ.
– Вот смотришь ты на меня, дядя Уй, и думаешь, – какие же они все мерзкие и убогие в своих позывах, как тщедушны и мелочны в своих суждениях; одним словом – плюгавенькие потомки Адама… Только и норовят либо побить, либо облапошить ближнего! Ты, думаешь, мне за всё человечество не стыдно? Стыдно, и ещё как стыдно! И весь этот стыд сейчас из меня вон лезет, обтекая тебя вязкой мутной смердящей субстанцией! Смотри, дядя Уй, на меня и не дай тебе Бог, чтобы потомки мои встретились на твоём пути такие же…
– Полноте, полноте, друг мой, ничего такого я себе и в мыслях не допускал! – прервал мой душевный каминг-аут толстяк. Он склонился ко мне и прошептал, – Именно до такого как вы, батенька, у меня как раз интерес и имеется!
Я вгляделся в его искренние, как у наложившего в штаны грудничка глаза, положил ему руку на плечо и произнёс:
– Не держи зла на меня, божий человек, в том, что паскуда я редкостная, – ну так жизнь меня таким сделала. Думаешь легко нам на уровне Гэ, среди сплошного Гэ влачить свою жалкую долю?!
– Я всё понимаю! – он улыбнулся тёплой, всепрощающей улыбкой. – Думаешь на уровне «К» житьё веселее? Если у вас максимум что могут – жизнь отresetить, то у нас на пару уровней вниз спустят – и прозябай муравьём, или осой какой замшелой весь свой путь заново!
– Дядя Уй, – взмолился я, – расскажи ты мне всё с самого начала, чтобы понятно было! А я, со своей стороны, обещаю впредь на тебя не бычить!
До сих пор не просёк – почему в тот момент я попросил этого чудака ввести меня в курс дела, тем самым навсегда изменив свою жизнь. Отчаяние ли моего тогдашнего обрыдлого существования, ощущение ли своей ничтожности, а может, внутреннее предчувствие грядущей социальной погибели… Не знаю, но точно кто-то, или что-то толкнуло меня на путь познаний, разрывая в тот момент моё естество свербящим любопытством. И если меня спросят – жалею ли я сейчас об этом, отвечу без всякого лукавства – нет, не жалею, ибо несущийся к смерти сгорающий мгновением метеорит куда поэтичнее тысячелетиями катящегося попутными ветрами в вечность камня.