Однажды утром вместо учения Корнилий велел им сразу
седлать лошадей и, надев доспех, быть готовыми к выступлению. Как
оказалось, царь собрался ехать на очередное богомолье, и им надо
было идти впереди царского поезда, дабы уберечь государя от
возможных злоумышленников.
-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Когда я объявил собору о нездоровье королевича Карла
Филипа, в соборе наступила гробовая тишина. Я уже собрался выйти
вон, но дорогу мне преградил митрополит Иона. За моей спиной
Вельяминов, обращаясь к собравшимся говорил о том, что раз так
случилось что королевич занемог, то и думать нечего, а надо
выбирать князя Мекленбургского. Но митрополит поднимает руку и
Никита замолкает.
- Вижу в сем перст божий! - разносится под сводами его
сильный голос, - в последний момент узнали мы о недуге королевича и
о том, что не может он быть нашим государем. Но господь не оставил
нас и послал нам знак что будет все по воле его. Кто мы такие чтобы
обсуждать промысел божий? Потому спрашиваю тебя, Великий Князь
Мекленбургский будешь ли нашим царем?
- Владыко, что вы говорите? - оторопело отвечаю я на его
велеречие и отчего-то перехожу на церковнославянский, - недостоин
аз.
- Просите его, бояре!
Бояре, как и митрополит получившие этой ночью массу
острых ощущений, все как один начинают просить меня.
- Не погуби, стань царем нашим!
- Не могу, бояре, ослобоните!
Митрополит снова поднимает руку, и все смолкают.
- Яко предки наши призвали твоего пращура со словами,
земля наша велика и обильна, а порядку в ней нет, так и мы говорим
тебе - бери царство под свою руку! Сбереги его и народ наш!
Собравшиеся подхватывают этот крик, а я растерянно кручу
головой, но возникший за моей спиной Вельяминов тихо шепчет мне: -
"по обычаю более трех раз не отказываются"...
В этот момент я снова просыпаюсь, от того что возок
остановился. Открывается дверца и меня встречает игумен очередного
монастыря со всем клиром. Звонят колокола, пахнет ладаном и пока
все кланяются я могу немного размять затекшую за дорогу спину. Надо
сказать лица у Игумена и Келаря не слишком радостные. Как видно им
сообщили о моей манере молиться святыням. В каждом монастыре я
честно высиживаю службы с самым постным лицом, на какое только
способен. Причем, именно высиживаю, на специальном царском месте.
Кроме меня сидеть при богослужении может только патриарх, но он
сейчас в плену. После службы я делаю монастырю вклад в виде
какой-нибудь драгоценной святыни, в которых, по счастью, в царской
казне нет недостатка. Потом следует немедленная расплата и
монастырь, и его братия нагружается государственной службой.
Проблем в царстве немерено, а потому без дела не останется никто.
Вот и сейчас отец келарь вздыхая прикидывает сколько монахов и
трудников надо будет отправить на восстановление московских стен
снабдив их крепкими лопатами, топорами и прочим инструментом, не
говоря уж о пропитании. Кроме того в монастыре непременно должна
появится школа в которой отроки будут постигать грамоту и закон
божий. И наконец, я объявляю, что хорошо бы если бы в монастыре
завели типографию с тем дабы печатать священное писание, потому как
книг в стране кот наплакал. Игумен в совершенном расстройстве
начинает жаловаться на скудость и незнание этого дела, и получает
полное мое сочувствие и обещание всяческой поддержки. Ну, а пока
нет возможности открыть типографию, мое царское величество
совершенно не возражает, чтобы потребные книги братия писала в
ручную. Надо хотя бы три сотни в год, успеете? Хотя, а нет ли в
монастыре умельцев литейного дела? Умелец, по счастью, есть, как и
литейная мастерская. (А то я не знал!) Ладно, так и быть, с
типографией и книгами подождем, а вот не отольет ли ваш литейщик
несколько пушек по образцу? Естественно не за так. Я за вас денно и
нощно молиться буду! Ну, а кому легко? Да немного, не более
десятка. Землицы прирежем, но не ранее чем испытаем пушки.