Неуклюжая нежность - страница 2

Шрифт
Интервал
вытравить пометки чёрных дат.
Здесь и город людный, и пустыня…
И покоя много, и возни…
Но ни строчки просьбы ни остыло —
привези себя мне, привези…

Песня любви

Между строк, между взятых тобою аккордов,
между былью и небылью – наш диалог…
Кто придумал замки с неподкупностью кодов,
голосуя нутром против долгих дорог?
Недосказанность лучше речей пустобрёха…
Тот, кто слушает птиц, всё до слова поймёт.
Мы идём. Раскрываемся прямо с порога…
И неважно, о чём каждый сердцем поёт…
В этой песне нет ложного пафоса гимнов,
не построить о чувствах из букв частокол.
И куплет, и припев, и признанье – взаимно…
Не подхватят в народе её – что с того?
Мы успели поджечь: шнур искрится бикфордов…
Как взорвать тишину, чтоб никто не оглох?
Между строк, между взятых тобою аккордов,
между былью и небылью – наш диалог…

Парень с крыльями

«Ты знаешь ли знаешь, как страшно одной…»

Юлия Зазимко

Год, второй – без вдохновенья… Много ли?
Стены – клещи, прессом – потолок.
Жизнь порой страшнее сказок Гоголя:
и душа как в коме оттого.
Ты пиши, и отзовётся кто-нибудь…
Первый встречный… Милый, но чужой.
Где же тот, с шершавыми ладонями?
В них лелеет, в них он бережёт…
Веришь, нет… И светлое случается —
чаще, чем одарит календарь.
Век тебе в молчанье не печалиться,
тишину бросай и улетай!
Звали правдами, и звали кривдами…
А к нему – переплетеньем строк…
Он – такой: он тоже, парень – с крыльями…
Это с виду – холоден и строг.

За тысячу вёрст

За тысячу вёрст от столичных благ,
где воздух способен свести с ума,
никто не спускал на меня собак
за то, что багаж невелик – сума…
За тысячу вёрст от кровавых смут
меня понимали от А до Я.
И был бы совсем я раздет, разут —
одели б в меха с головы до пят.
Меня согревал самый лучший чай,
предвестник беды затворял уста,
и мог я без робости отвечать
на слово, не вписанное в устав.
И город огромный утратил власть,
как свергнутый с трона помпезный шут.
И в строчку усталую ворвалась
частичка жизни. И ей дышу…

Подпиши – поспеши…

Посвящается певцу Петру Лещенко,

умершему в румынской тюремной больнице,

но так и не променявшему на свободу любовь к своей жене – Вере.

«Подпиши, дорогой, подпиши! —
убеждал «исповедник» в погонах, —
Поспеши уцелеть, поспеши:
слышен рокот сует похоронных…
Словно в омуте, сгинет жена,
получив «четвертак» за измену…
А в твоём приговоре – весна
на Тверской. И – московская сцена…
Следующая страница