– Убили. Вчера вечером.
Я молчал.
– Не удивлены?
– Почему же, удивлен.
– Не видно. Где вы были вчера между 19.00 и 01.00 ночи этого дня? – он взял в руку ручку, пододвинул к себе лист бумаги.
– С друзьями. Отдыхали вместе.
– В клубе "Конго"? – прищурился.
– Да.
– Это ваше?
Ивченко достал из ящика стола мои документы.
– Мое. Только вот куртка подевалась куда-то.
– Она у нас. Вернем. Почему же вы ушли из клуба, оставив в нем куртку с документами?
– Вышел сигареты купить, они в клубе дорогие больно, – нашелся я.
– И?
– Вернулся, клуб пустой. Все закрыто, и куртки моей нет.
– А почему вышли без куртки? Холодно ведь еще по вечерам.
– Так думал по-быстрому. А пришлось пробежаться.
– Ясно. И факт отсутствия вашей верхней одежды не обеспокоил?
– Нет. Мне же сказали, что налетел "Беркут", всех забрали и вещи тоже.
– Положим, забрали не всех, ну да ладно. А где вы сигареты купили? И где они? Показать можете?
Вот я осел! Такой пустяк, и не додумать!
– Закрыто все было. Поздно, потому и не купил ничего.
– Так-так. Ясно. Мне вот иная картина представляется. Что вышли вы совсем не за сигаретами. Так ведь, гражданин Воронцов?
– А зачем? – и тут до меня начало доходить.
Он ведь думает, что это я мог Ксению привалить – время моего отсутствия может совпадать с временем убийства! И не скажешь ему, что отвалил я по-тихому, благодаря корешу Вовке из спецназа. Спалю товарища. А это распоследняя пакость.
– А-аа… вижу, соображаете! – довольно хмыкнул следователь. – И правильно. Лучше сразу признаться, и дело с концом.
– В чем признаться? – я подался вперед. – Не убивал я. Сами же знаете.
– Не знаю.
– У меня есть свидетели, которые подтвердят, что отсутствовал я всего-навсего не более 10-15 минут, а за такое время даже Освальд убийство не обтяпает, – уверенно произнес я, хотя до абсолютной уверенности мне было так же далеко, как арабу-смертнику до сострадания.
– Шибко грамотный? – Ивченко недобро прищурился. – Может, стоит тебя в камере подержать чуток, да профработу провести, чтобы не умничал, а?
Я взирал на него со спокойным безразличием, понимая, что иного мне не остается. Этот человек внушал опасение, он буквально источал какие-то волны, заставляющие испытывать страх. Я не сомневался, что все его подопечные рано или поздно кололись как грецкие орешки под сильным ударом молотка, но в себя я верил не меньше. Знал, что не расколюсь, и то, что знаю, – не солью. Почему, спросите вы? Да потому, что уровень моего самоуважения и гордости был настолько высок, что я готов был стерпеть многое, лишь бы не ударить в грязь лицом, не уронить собственного достоинства и не попортить так тяжело зарабатываемый авторитет в этой сложной жизни. Мы некоторое время молчали. Я видел, что ему очень хотелось упечь меня в предвариловку, но отсутствие весомых оснований, кроме того одного единственного факта, что в период операции "Беркута" я отсутствовал в клубе и это время совпадало с приблизительным временем убийства Розановой, не давало ему полного права применить ко мне задержание. Ведь он понимал, что все равно отпустит меня, потому что знал, – я не мог быть убийцей, ведь есть свидетели, которые подтвердят, что во время убийства я был далеко от того места.