Баумгартнер не боялся самого прыжка или всех тех неприятностей, которые могли произойти во время полета. Его не пугал тот факт, что Пиантанида погиб, пытаясь исполнить такой же прыжок около пятидесяти лет назад. Прыжок из самолета, с крыши здания или верхушки громадного утеса был для него сродни непринужденной прогулке в парке – он занимался этим на протяжении двадцати пяти лет, – но он делал это в удобной, легкой одежде. Скафандр же пугал его. «Когда я прыгаю с парашютом – говорил он, – даже зимой, я надеваю очень тонкие перчатки. Я хочу быть гибким, хочу быстро реагировать».
Однако скафандр был настоящим чудовищем – абсолютно негибкий, с толстыми перчатками, вдвое тяжелее всего, к чему Феликс привык. Он не мог толком крутить головой. Совершая обычный прыжок с парашютом, к примеру, он мог поднять голову при его раскрытии, чтобы понять, сработал ли он, но в скафандре этого сделать было нельзя, шлем не позволял. Ему пришлось нацепить на перчатки два зеркальца, чтобы иметь возможность проверять парашют. Он даже не мог чувствовать воздух собственным телом, а это значило, что он мог упустить время, если бы было необходимо совершить какие-то корректировки в полете, и понял бы это уже после того, как сделал ошибку.
Его первый тестовый прыжок в скафандре, совершенный с высоты в тридцать тысяч футов[15] (он прыгнул с борта самолета), по его словам «ощущался как первый прыжок в жизни. Тот же страх двадцатипятилетней давности вернулся вновь».
На земле он мог выдержать в скафандре примерно час. Однако стоило ему провести в костюме чуть больше времени, как его сковывала клаустрофобия. Это было большой трудностью, поскольку один только подъем в космос на шаре с гелием должен был занять три с половиной часа. Вместе со временем на подготовку, подъемом и собственно прыжком его ждало минимум пять часов пребывания в скафандре.
Во время подготовительных тренировок Баумгартнер находился в таком стрессе, что не мог спать. Его тошнило от запаха резины, исходившего от костюма. Множество людей пытались помочь ему, в том числе и человек, чей рекорд он пытался побить: сам Джо Киттингер, которому тогда было 84 года, – он стал главным советником проекта. Даже Майк Тодд, инженер, отвечавший за обеспечение жизненно важных функций организма Баумгартнера, не мог ему помочь, а ведь его Баумгартнер считал своим вторым отцом. Феликс впервые в жизни обратился к психологу, и не к кому-нибудь, а к Майклу Джервейсу. Реакция Баумгартнера на то, что ему вдруг потребовалась помощь подобного рода, была такой же, какой она обычно бывает практически у всех людей: «Это было так неловко».