Метод. Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Выпуск 4: Поверх методологических границ - заметки

Работа выполнена в рамках проекта «Разработка интеграционных методов и методик фундаментальных социально-гуманитарных исследований» (грант РФФИ № 13-06-00789, руководитель: М.В. Ильин).

МЕТОД: Московский Ежегодник Трудов из Обществоведческих Дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр перспективных методологий социально-гуманитарных исследований; Ред. кол.: М.В. Ильин (гл. ред.) и др. – М., 2010–2012. – Вып. 1–3.

За отдельными столиками = Separate tables: Фильм. Драма / Сценарий Теренс Рэттиган, Джон Гэй, Джон Майкл Хейс. – США, 1958. – Режим доступа: http://www.kinopoisk.ru/film/12440/ (Дата посещения 16.01.2014.)

Каждое царство разделенное в себе будет опустошено, и каждый дом разделенный в себе не устоит (Матф., 12:25).

Вряд ли есть смысл серьезно рассматривать данную альтернативу, поскольку это всего лишь укрупненная версия междисциплинарности. Главное она чревата искушениями псевдохолизма, который аннигилирует и предмет, и метод в суррогат постмодернистских (пострациональных, постклассичесих, пост-все-что-угодно) интуиций, а не знания.

Работа выполнена в рамках проекта «Разработка интеграционных методов и методик фундаментальных социально-гуманитарных исследований» (грант РФФИ № 13-06-00789, руководитель: М.В. Ильин).

NSDL Science Literacy Maps: Helping teachers connect concepts, standards, and NSDL resources. – Mode of access: http://strandmaps.nsdl.org; Mapping scientific excellence. – Mode of access: http://www.excellencemapping.net (Дата посещения 16.01.2014.)

См. подробнее следующий раздел.

Впрочем, судьба института, который в течение почти десяти лет Вайцзеккер возглавлял вместе с известным философом и социологом Юргеном Хабермасом, несмотря на ряд признанных достижений, была не вполне удачной. Институт прекратил свое существование. При этом, как отмечают некоторые авторы, одной из причин были проблемы в согласовании естественнонаучной и гуманитарной исследовательских программ и их фактическая дезинтеграция [Laitko, 2010].

Название этой организации можно перевести примерно как «Региональная картотека по изучению отношений между людьми».

В русскоязычной литературе сегодня отсутствует устоявшаяся традиция передачи на письме имени Хейуарда (Хейварда) Алкера (Олкера). Редакция ежегодника «МЕТОД», после консультаций с англоязычным коллегами, в том числе знавшими Х. Алкера лично, решила отдать предпочтение варианту «Хейуард Алкер» как наиболее соответствующему реальному звучанию имени ученого в американском варианте английского языка. Здесь и далее в настоящем издании, за исключением перепечатываемых материалов, используется именно такой вариант написания.

См. также дискуссию [Математика и семиотика…]

Одним из ярких примеров такого подхода к логике является различение Г. Фреге и Б. Расселом трех смыслов (бытие, тождество и предикация) естественно-языковой связки «есть» [Хинтикка, 1980]. Б. Рассел даже счел, что это «первый серьезный успех в реальной логике со времен греков» [Russell, 1914, p. 50].

Д. Гильберт и В. Аккерман начинают свою известную книгу [Гильберт, Аккерман, 1947] следующей фразой: «Теоретическая логика, называемая также математической или символической логикой, есть применение формального метода математики к области логики».

См. получившую очень большой резонанс и в определенном смысле подводящую итоги исследованиям в области формальных систем и искусственного интеллекта книгу А. Хофштаттера [Hofstadter, 1979].

Так, например, логическая система «навья-ньяя» основана на исследовании отношения «проникновения» [Инголс, 1975].

О фундаментальной роли понятий «знание» и «представление знания» в когнитивных науках см.: [Bobrow, Collis, 1975].

Ср. например, «неподвижное бытие» Парменида, «диалектику пустоты» Нагарджуны, «Эйдосы» Платона.

Весьма вероятно, что сколько-нибудь общая формальная система такого рода мало чем отличалась бы от естественного языка.

При таком доказательстве теорема Тарского остановится теоремой о связи двух семантических неразличений в формальной системе: неразличение текста и метатекста и неразличение оценки «истина – ложь».

Критянину Эпимениду (VI в. до н.э.) приписывается высказывание: «Все критяне – лжецы».

В «Основании теорем множеств» [Френкель, Бар-Хиллел, 1966, с. 17] это сформулированно так: «Нет такого жителя деревни, который бреет всех тех и только тех жителей деревни, которые не бреются сами – результат, хотя может быть и несколько неожиданный для неподготовленного слушателя, но не более парадоксальный, чем, скажем, тот факт, что нет такого жителя деревни, который был бы одновременно и старше и моложе пятидесяти лет». Заметим, что это легко доказать, используя простую логическую формулу: пусть «y бреет х» выражено как xRy, тогда логическая запись утверждения такова:

где U – множество жителей деревни, Р∈U – брадобрей. Легко видеть, что формула является точным логическим эквивалентом естественно языковой записи и тождество ложно, так как содержит тождественно ложное выражение (¬А→А) ∧ (А→¬А) в качестве одного из члена конъюнкции где А=pRp.

Язык пиджин – это язык с интуитивно ограниченными коммуникативными функциями и редуцированной структурой, язык не родной ни для кого их говорящих на нем. Образуются языки пиджин естественным путем, в результате пиджинизации какого-либо языка, т.е. ломки и редукции его.

Здесь □ – необходимо, ◊ – возможно, ~ – отрицание.

Интересно заметить, что существуют естественные языки, предложения которых настолько многозначны, что они непонятны без сопровождающих текст танцев (язык аранту).

Известно, что пиджин-язык вообще легко «сакрализуется». Так, хотя язык ток-писин, распространенный в Папуа – Новой Гвинее, появился всего 50–60 лет назад, уже были записаны мифы, согласно которым этот язык бог-орел принес героям папуасского эпоса.

Данное научное исследование (№14-01-0127) выполнено при поддержке Программы «Научный фонд НИУ ВШЭ» в 2014/2015 гг., а также при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (проект 14-06-00226-а).

[Олсон, 1998, c. 75].

В данном случае взята шкала от 0 до 2 и три индивида с указанными значениями эффективности представляют в некотором смысле весь спектр.

Для этого требуется, чтобы политические стратегии акторов также не менялись во времени.

Использование случайной функции равномерного распределения гарантирует нам независимость структуры величины π_>i от ее максимума.

За исключением «уравнительного общества» – очень малых значений бета, когда влияние на правило вообще теряет смысл.

Усреднение происходит для серий эксперимента со следующими значениями бета: 1, 3, 5, 10.

Здесь предполагается, что уровень демократии измеряется не в дихотомической шкале («есть» vs «нет»), а может быть представлен точкой на отрезке вещественной прямой. О дискуссии между сторонниками и противниками измерения демократии как непрерывного по своей природе показателя заинтересованный читатель может узнать, например, из работы [Collier, Adcock, 1999].

К примеру, при изучении душевого дохода адекватнее использовать медиану, потому что большая часть населения получает доходы ниже среднего, однако есть немногочисленные группы населения, получающие очень высокие доходы, что завышает значение среднего арифметического.

Заметим, что уточнение взаимодействия этих трех аспектов приводит к «стабилизации» исходных принципов: для предложившего данную триаду Чарльза Морриса «автономия» синтактики, семантики и прагматики, в отличие от его последователей, была относительной. Ср.: «Верно, что синтактика и семантика, как в отдельности, так и вместе, характеризуются сравнительно высокой степенью автономности. Однако синтактические и семантические правила – это не что иное, как созданные семиотикой словесные констатации того, каковы особенности употребления знаков реальными пользователями в каждом конкретном случае семиозиса. “Правила употребления знаков”, так же как сам термин “знак”, – это семиотический термин, и его нельзя определить только синтактически или семантически» [Моррис, 1983, с. 62].

«Semiotics could be anywhere. The shortest definition is that it is the study of signs. But that doesn't leave enquirers much wiser. “What do you mean by a sign?” people usually ask next» [Chandler, б. г.]. Михаил Лотман считает такое определение тавтологией [Lotman, 2003].

Знаки, которые используются в семиотических процессах, и знаки как понятие семиотики – это различные объекты. На это указывал еще Ч. Моррис, но он же и указывал, что трудно избежать этого смешения. Ср: «Очень важно видеть различие между отношениями, присущими данному знаку, и знаками, которые мы используем, когда говорим об этих отношениях, – полное осознание этого является, быть может, самым важным общим практическим приложением семиотики. Функционирование знаков – это, в общем, способ, при котором одни явления учитывают другие явления с помощью третьего, опосредующего класса явлений. Но если мы хотим избежать величайшей путаницы, нам следует тщательно разграничить уровни этого процесса. Семиотика как наука о семиозисе столь же отлична от семиозиса, как любая наука от своего объекта… Для констатации фактов о знаках семиотика как наука пользуется особыми знаками, это некий язык, на котором можно говорить о знаках… Термин «знак» – это термин семиотики в целом; его невозможно определить в пределах одной лишь синтактики, семантики или прагматики; лишь при очень широком использовании термина «семиотический» можно сказать, что все термины этих дисциплин являются семиотическими терминами» [Моррис, 1983, с. 43–44].

Так, долгое время в советской семиотике наиболее популярным было определение И.И. Ревзина: семиотика есть перенесение методов лингвистического анализа на нелингвистические объекты [Ревзин, 1971]. Четко прослеживается следующая логика – если нечто, не являющееся знаком, (нелингвистический объект) описывается как знак (лингвистический объект), ибо он может рассматриваться именно как знак. В дальнейшем Евгений Горный продолжил эту логику: «Семиотика – это то, что люди, называющие себя семиотиками, называют семиотикой» [Горный, 1996, с. 170]. Примечально, что в таком определении изначальная тавтологичность определения знака сохраняется, но с семиотики она переходит на семиотиков. Таким образом, все три определения семиотики тавтологичны: в традиционном определении тавтологичен объект (знак), в определении И. Ревзина – метод, И. Горного – субъект. Объединение этих трех определений приводит к своеобразному perpetum mobile – семиотики создают метод, метод – объект, объект – людей, которые его изучают, семиотиков, и так на каждом витке будут порождаться соответствующие теории и методы.

Приведем расхожее определение из Encyclopedia Britannica: «semiotics, also called Semiology, the study of signs and sign-using behaviour. It was defined by one of its founders, the Swiss linguist Ferdinand de Saussure, as the study of “the life of signs within society.” Although the word was used in this sense in the 17-th century by the English philosopher John Locke, the idea of semiotics as an interdisciplinary mode for examining phenomena in different fields emerged only in the late 19 th and early 20 th centuries witsh the independent work of Saussure and of the American philosopher Charles Sanders Peirce» [Semiotics… б. г.].

Ряд принципиальных отличий отмечен в: [Бенвенист, 1974; Lotman, 2003].

Но при этом «точно определить место семиологии – задача психолога» [Соссюр, 1977, с. 54].

Ср.: «Думается, я уже имел случай показать, что логика, в своем наиболее общем смысле, есть всего лишь иное название семиотики, квази-необходимого или формального учения о знаках. Говоря, что это учение “квази-необходимо” или формально, я имею в виду, что мы наблюдаем свойства известных нам знаков, и от этого наблюдения, путем процесса, который можно называть Абстрагированием, переходим к утверждениям, в высшей степени ненадежным (и в этом смысле совершенно не необходимым) о том, какими должны быть свойства всех знаков, используемых “научным” разумом, т.е. разумом, способным учиться на опыте» [Пирс, 2000, с. 176, § 227].

«Logic is formal semiotic. A sign is something, A, which brings something, B, its interpretant sign, determined or created by it, into the same sort of correspondence (or a lower implied sort) with something, C, its object, as that in which itself stands to C. This definition no more involves any reference to human thought than does the definition of a line as the place within which a particle lies during a lapse of time» [Peirce, 1976, p. 54].

«Мы можем изобразить язык в виде ряда следующих друг за другом сегментаций, произведенных одновременно как в неопределенном плане смутных понятий, так и в столь же неопределенном плане звучаний… Языковой знак есть двусторонняя психическая сущность…» [Соссюр, 1977, с. 114, 99].

Ср.: «Я различаю два объекта рассмотрения: во-первых, описание возможных языков или грамматик как абстрактных семантических систем, посредством которых символы связываются с аспектами реальности; во-вторых, описание психологических и социологических факторов, обусловливающих то, что некоторое лицо или группа лиц использует именно данную семиотическую систему. Смешение этих двух объектов может привести только к путанице» [Льюиз, 1983, c. 254].

Ср. определение знака у Пирса – «Нечто, что определяет что‐то другое (свою интерпретанту) к тому, чтобы это что‐то тем же самым образом, что и оно само, относилось к некоторому объекту, к которому оно само относится (к своему объекту), причем интерпретанта, в свою очередь, становится знаком, и т.д. ad infinitum» [Пирс, 2000, с. 216, § 303]. В оригинале яснее: «The interpretant of a sign becomes in turn a sign, and so on ad infinitum».

Фреге противопоставляет Sinn и Bedeutung; первый член не представляет трудности для перевода – это смысл (Sense / Significance). Однако второй до сих пор не имеет общепринятого перевода. На русский язык его переводят то как денотат, то как значение. Еще больше вариантов дают английские переводы: reference / meaning / denotation / nominatum.

Ср.: «Чтобы понимать смысл имен собственных, требуется лишь в достаточной степени владеть соответствующим языком или знать совокупность обозначений, к которой принадлежит данное имя» [Фреге, 1977, с. 183].

«В идеале соответствие между знаками, смыслами и денотатами должно быть устроено таким образом, чтобы всякому знаку всегда соответствовал один определенный смысл, …всякому знаку всегда соответствовал один определенный смысл, а всякому смыслу в свою очередь всегда соответствовал один определенный денотат; в то же время денотату (вещи) может соответствовать не один смысл, а несколько, и один и тот же смысл может выражаться разными знаками не только в разных языках, но и в пределах одного и того же языка …Знак как таковой (будь то слово, словосочетание или графический символ) может мыслиться не только в связи с обозначаемым, т.е. с тем, что можно было бы назвать денотатом знака [Bedeutung], но и в связи с тем, что мне хотелось бы назвать смыслом знака [Sinn]; смысл знака – это то, что отражает способ представления обозначаемого данным знаком» [Фреге, 1977, с. 183, 182].

«Условимся говорить, что собственное имя (слово, знак, сочетание знаков, выражение) выражает свой смысл и обозначает, или называет, свой денотат» [Фреге, 1977, с. 188].

Приведем пример, наглядно поясняющий, как Фреге понимает и это различие, и «объективность» смысла: «Между денотатом и представлением располагается смысл – не столь субъективный, как представление, но и не совпадающий с самой вещью, т.е. с денотатом. Поясним это соотношение следующим примером. Допустим, что некто смотрит на Луну в телескоп. При этом имеют место два реальных изображения Луны: первое образуется на линзах внутри телескопа, а второе – на сетчатке глаза наблюдателя. Тогда саму Луну можно сопоставить с денотатом, первое изображение Луны – со смыслом, а второе – с представлением (или восприятием). Верно, что изображение в телескопе является односторонним и зависит от расположения телескопа, тем не менее оно вполне объективно, поскольку его могут одновременно воспринимать несколько наблюдателей. Однако изображение Луны на сетчатке глаза у каждого будет свое. В силу разного строения глаз, вряд ли можно ожидать даже геометрического подобия изображений на двух разных сетчатках, а их полное совпадение совсем исключено» [Фреге, 1977, с. 186–187].

Видимо, так надо понимать Л. Витгенштейна: «…слово “значение” употребляется в противоречии с нормами языка, если им обозначают вещь, “соответствующую” данному слову. То есть значение имени смешивают с носителем имени. Когда умирает господин N, то говорят, что умирает носитель данного имени, но не его значение. Ведь говорить так было бы бессмысленно, ибо, утрать имя свое значение, не имело бы смысла говорить “господин N умер”» [Витгенштейн, 1985, п. 40].

Заметим, впрочем, что далеко не ясно, как в рамках теории Фреге можно рассматривать смысл «сам по себе», не релятивизируя его к знакам и денотатам. По Фреге, «косвенный денотат слова совпадает с его обычным смыслом», где под косвенным денотатом понимается денотат слов, используемых в косвенном употреблении, напр. при цитации. Однако это далеко не так: например, в предложении «Говорят, что Петя любит Аню» денотатами этих имен будут Аня и Петя, а не смысл этих слов. Если же считать, что Фреге имеет в виду самое узкое понимание цитации, исключительно как воспроиздение слов «Аня» и «Петя», а не сказанного о них, то тогда пропадает само понятие смысла. О не-фрегевском подходе к цитации и косвенным смыслам см.: [Davidson, 1967; Barwise, Perry, 1981; Cresswell, 1980; Золян, 1989].

Ср.: «Разумеется, в действительности указанное соответствие часто нарушается. Как было только что сказано, в идеальной знаковой системе всякому выражению должен соответствовать только один определенный смысл; однако естественные языки далеко не всегда удовлетворяют этому требованию: редко бывает так, чтобы слово всегда имело один и тот же смысл в разных контекстах» [Фреге, 1977, с. 183–184]. Заметим, что, на наш взгляд, адекватнее исходить из того, что контекстная зависимость семантики языковых выражений – это не исключение, а, напротив, общее правило, что, кстати, в весьма категорической форме утверждает и сам Фреге при рассмотрении понятия …числа: «Необходимо всегда учитывать полное предложение. Только в нем слово обладает подлинным значением …Слова обозначают нечто только в контексте предложения» [Фреге 2008, с. 196; 198].

«По поводу того, что следует считать смыслом настоящих имен собственных, таких как, например, Аристотель, могут быть разные мнения. Можно, в частности, считать, что слово Аристотель имеет смысл “ученик Платона и учитель Александра Великого”. Тот, кто придерживается такого мнения, извлечет из предложения (2) Аристотель родился в Стагире не тот же самый смысл, который извлечет из него человек, считающий, что слово Аристотель имеет смысл “учитель Александра Великого, родившийся в Стагире”. Но до тех пор, пока значение имени остается одним и тем же, подобные колебания смысла допустимы, хотя в языках точных наук их следует избегать. В идеальном языке неопределенность смыслов нежелательна» [Фреге 1977, 183].

«Далее, хотя можно предполагать, что любому грамматически правильному выражению, выступающему в роли имени собственного, всегда соответствует некоторый смысл, вовсе не всякому смыслу соответствует некоторый денотат. Например, выражение “наиболее удаленное от Земли небесное тело” имеет вполне определенный смысл, но вряд ли у него есть денотат» [Фреге 1977, c. 184].

«Желательно иметь для знаков, которые должны быть наделены только смыслом, особое название, например, “изображения” [Bilder]; тогда слова, произносимые актером на сцене, будут изображениями; более того, и сам актер будет изображением» [Фреге, 1977, с. 190].

«Можно, в частности, считать, что слово Аристотель имеет смысл “ученик Платона и учитель Александра Великого”. Тот, кто придерживается такого мнения, извлечет из предложения “Аристотель родился в Стагире” не тот же самый смысл, который извлечет из него человек, считающий, что слово Аристотель имеет смысл “учитель Александра Великого, родившийся в Стагире”. Но до тех пор, пока значение имени остается одним и тем же, подобные колебания смысла допустимы, хотя в языках точных наук их следует избегать. В идеальном языке неопределенность также нежелательна» [Фреге, 1977, с. 183].

«Бытие иконического знака принадлежит прошлому опыту. Он существует только как образ в памяти» – эту мысль Ч. Пирса из его книги «Экзистенциальные графы» воспроизводит Роман Якобсон, обобщая свою знаменитую статью «В поисках сущности языка» [Якобсон, 1983, с. 116].

В данной статье мы специально использовали термин денотат, а не значение, чтобы не было смешения значения-meaning – и значения-value.

Насколько можно судить по отдельным разрозненным замечаниям, сам Фреге, вероятнее всего, возражал бы против подобного подхода [Perry, 1997]: семантика дейктических единиц (например, «я») была для него скорее связана с субъективными и даже невыразимыми мысленными представлениями [Фреге, 2008, с. 36–39].

Вероятно, так яснее становится идея основателя «общей семантики» Альфреда Коржибски снабдить каждое имя собственное временны́м индексом: чтобы за преступление молодого Смита не страдал сидящий в тюрьме пожилой Смит, или же самоубийство Смита рассматривалось бы как убийство Смита-первого впавшим в безумие Смитом-вторым [Korzybski, 1958, p. xiii]. В основе этой идеи стремление уподобить знаки естественного языка иконам-моделям (например, фотографиям), в которых наблюдается однозначное соответствие между означаемым и означающим.

Я. Хинтикка предложил разграничивать «возможные» миры и эпистемические альтернативы – поскольку «не все возможные миры равно возможны», то субъект, как правило, рассматривает в качестве возможных только те миры, которые совместимы с его представлениями о мире [Хинтикка, 1980, с. 228–229].

Мы используем многообещающую идею Михаила Лотмана о том, что определение знаковой системы как набора элементов, правил и отношений еще недостаточно – требуется также ввести и понятие поля. Например, излюбленный пример Ф. Соссюра, шахматы – помимо описания фигур и ходов, требуется и понятие доски, которая также является некоторым набором знаков и отношений [Lotman, 2012]. М. Лотман под полем понимает скорее сферу действия формальных операций, т.е. синтактику, и определяет поле применительно к знаковой системе. Мы считаем уместным распространить данный подход на знак, его семантику и прагматику (последнее предполагает обращение к текстовым структурам и здесь не рассматривается).

Этот случай отличен от достаточно редких случаев так называемой абсолютной синонимии, когда имеет место полная взаимозаменимость имен: «Лингвистика – это языкознание» и «Языкознание – это лингвистика». Здесь мы не рассматриваем и те смысловые отличия, которые принято связывать с так называемой «внутренней формой» слова – в предложениях «Ленинград был назван в честь Ленина», «Санкт-Петербург был назван в честь святого Петра» (при абсурдности «Ленинград был назван в честь Святого Петра») – эти имена перестают быть взаимозаменимыми безотносительно к какому-либо временно́му контексту. Определение синонимии как взаимозаменимости в некоторых, но не во всех контекстах, и определение многозначности как наличие у слова двух и более рядов синонимов дано нами в: [Золян, 1991]. Там же намечено и разграничение между синонимией и семантическими и прагматическими характеристикам равноинтенсиональности и равноэкстенсиональности.

Один из примеров Фреге прямо показывает соотнесенность имени с временны́ми характеристиками. Ср.: «Предположим, что у данного предложения есть денотат. Заменим в нем некоторое слово на другое слово с тем же денотатом, но с другим смыслом; это никак не должно повлиять на денотат предложения в целом. Мы увидим, однако, что выражаемое предложением суждение изменится: так, например, в предложениях (6) Утренняя звезда – это небесное тело, освещаемое солнцем и (7) Вечерняя звезда – это небесное тело, освещаемое солнцем выражены разные суждения. Если не знать, что Утренняя звезда и Вечерняя звезда суть имена одного и того же небесного тела, то одно суждение можно счесть истинным, а другое ложным. Таким образом, суждение нельзя считать денотатом предложения; его надо рассматривать как смысл предложения» [Фреге, 1977, с. 189]. Ситуация меняется, если считать, что смыслы имен Вечерняя звезда и Утренняя звезда имеют различные темпоральные характеристики и их денотаты локализованы в различных, периодически сменяющих друг друга временны́х мирах, в отличие от денотата имени Венера, которая не имеет подобного ограничения.

В семиотике использование идеи Фреге ограничивается (и, возможно, блокируется) приписываемым ему семантическим треугольником, в котором потеряно столь существенное понимание смысла как отношения. Например, то существенное уточнение, которое приводит Эмиль Бенвенист применительно к соссюровской концепции произвольности знака, по сути, в более «психологизированной» форме воспроизводит идею Фреге, но без каких-либо отсылок. Ср.: «Хотя Соссюр и утверждает, что понятие “сестра” не связано с означающим s-ö-r, он при этом тем не менее мыслит о реальности этого понятия. Говоря о различии b-ö-f (франц. “бык”) и o-k-s (нем. “бык”), он вопреки себе опирается на тот факт, что оба эти слова относятся к одному и тому же реальному предмету. Вот здесь‐то предмет, вещь, сначала открыто исключенная из определения, проникает в него теперь окольным путем и вызывает в этом определении постоянное противоречие.. Таким образом, существует противоречие между способом, каким Соссюр определяет языковой знак, и природой, которую он ему приписывает …означающее и означаемое, акустический образ и мысленное представление являются в действительности двумя сторонами одного и того же понятия и составляют вместе как бы содержащее и содержимое. Означающее – это звуковой перевод идеи, означаемое – это мыслительный эквивалент означающего. Такая совмещенная субстанциальность означающего и означаемого обеспечивает структурное единство знака» [Бенвенист, 1974, с. 91, 93].

Единственное, пожалуй, исключение – статья о разделениях семиотики Ганса-Генриха Либа, который проанализировал подходы Карнапа, Хельмслева и некоторых других коллег и предложил переименовать чистую семиотику в общую, а описательную в специальную [Lieb, 1975]. См. также раздел 1.2.3 о теоретической и прикладной семиотике в авторитетном справочнике [Nöth, 1995].