В свое время представление об эндогенном характере Смуты было широко распространено. Писали, к примеру, о том, что среди войск, осаждавших Троице-Сергиеву лавру, поляки составляли всего одну треть. Отмечали при этом, что Смута XVII в. богата аналогиями со смутой начала ХХ в.27. Сегодня о таких историографических фактах не вспоминают.
Политизация и идеологизиция событий началась непосредственно в годы Смутного времени. Основу ее составлял антиполонизм. Это не удивительно, но почему это продолжается до сих пор? Приятно ощущать камень за пазухой перед лицом «вредного» соседа?
Между прочим, Смута не привнесла в российскую государственность ничего нового. Даже вывеска не поменялась. Приказная система оказалась устойчивой, состав Боярской думы практически не изменился, роль земских соборов почти не выросла – они заседали отнюдь не чаще, при этом работали под диктовку монарха. Роль церкви отнюдь не усилилась. Альтернативной системы не возникло, никаких шагов к правовому государству сделано не было. И конечно, монархически-патерналистские настроения в массах ничуть не ослабли. Подданные словно согласились, что легче перенести обиду от царя, чем от ближних, тем более себе подобных.
Болезненные пароксизмы нынешнего патриотизма порождены аналогичным типом восприятия власти. В принципе патриотизм – совершенно естественное чувство всякого нормального человека. Но Российское государство, в своем стремлении монополизировать все и вся, нуждалось в особых формах патриотизма. В России любят напоминать о прошлом величии государства – это взаимовыгодная форма единения бар и холопов, заменяющая естественную человеческую самоорганизацию.
Историку важно учитывать не только то, что случилось в ту или иную эпоху, не только прикидывать, что могло случиться, но и иметь в виду то, чего не произошло вопреки возможному или должному. В ходе многочисленных юбилейных мероприятий из истории России куда-то исчез Раскол. Между тем именно в нем одни авторы видят причину перманентной кризисности России28, а другие – символ непреходящей псевдоморфности ее устройства29. Большинство нынешних российских историков вновь подыгрывают власти, которая, как всегда, настолько озабочена проблемой государственной стабильности, что не желает замечать рисков уже заложенных в ее истории. Это, в первую очередь, касается проблемы российской кризисности.