Изменения в курсе символической политики, наметившиеся с возвращением В.В. Путина в кресло президента в мае 2012 г. – в частности, крен в сторону «патриотизма» и антизападничества – способствовали усилению борьбы с «фальсификаторами» истории Великой Отечественной войны. В апреле 2014 г. после нескольких неудачных попыток в России все-таки был принят закон, дополняющий Уголовный кодекс РФ статьей, карающей за «реабилитацию нацизма» (его обстоятельный анализ см.: Копосов, 2014). Работа над ним активизировалась после скандала с телеканалом «Дождь», который в январе 2014 г. провел опрос мнений зрителей по вопросу: «Нужно ли было сдать Ленинград, чтобы сберечь сотни тысяч жителей?» Опрос вызвал критическую реакцию в СМИ и социальных сетях; многие кабельные каналы отказались от сотрудничества с «Дождем», тем самым поставив этот телеканал на грань выживания. Вновь принятый закон вводит уголовную ответственность за «отрицание фактов», установленных Нюрнбергским трибуналом, и одобрение установленных им преступлений, а также за «распространение заведомо ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй мировой войны», совершенных публично [ФЗ, 2014, N 128-ФЗ]. Трудно сказать, как сложится практика применения данного закона. Однако очевидно, что он задуман в качестве инструмента устрашения, ограничивающего распространение интерпретаций истории военного периода, альтернативных официально одобренным.
Память о Великой Отечественной войне оказалась наиболее «пригодным» для политического использования элементом коллективного прошлого. Все лидеры постсоветской России стремились опереться на символический потенциал победы над нацистской Германией для легитимации собственной политики. Но делалось это по-разному. Б.Н. Ельцин пытался вписать память о войне в «критический» нарратив, противопоставляющий «новую» Россию «старой», советской; в этой логике победа над нацистской Германией представлялась как подвиг народа, совершенный скорее вопреки, чем благодаря коммунистическому режиму. Однако эта интерпретация не стала предметом общественного «согласия». В начале 2000-х годов «критический» нарратив был пересмотрен в пользу концепции, подчеркивающей преемственность «тысячелетнего» Российского государства; победа в Великой Отечественной войне и превращение СССР в мировую сверхдержаву стали центральными элементами новой смысловой схемы отечественного прошлого. При этом символ Победы был «отделен» от негативной памяти о сталинском режиме (массовых репрессиях, ошибках первого периода войны, непомерно высокой цены некоторых военных успехов и т.п.). Это делает возможной его «смысловую инфляцию», но одновременно затрудняет его вписывание в общий нарратив. Кроме того, в условиях радикальной трансформации европейских режимов памяти «апологетическая» версия Великой Победы сталкивается со множественными вызовами извне.